Трактат об истине, красоте и добре.

Введение

  Насколько мне известно, всякое познание есть познание самого себя. Это следует хотя бы из того, что познание есть соприкосновение познающего и познаваемого. Мы не можем проникнуть внутрь объекта, и сколько бы мы не резали и не разбивали его, пытаясь проникнуть в его сердцевину, все, что мы увидим - это то, как он воздействует на наши органы чувств. То есть все, что мы увидим есть мы сами.
  И вот мысль: я чужой сам себе, ибо самое непостижимое для меня есть я сам, мое Я. Существует и другой непознаваемый объект. Это смерть. Она выглядит как бездонная пропасть. Можно заглядывать в нее как угодно глубоко, но дно увидеть нельзя, ибо его нет. Осознание смерти и осознание Я есть одно и то же. И тайна смерти заключена в нас самих. И чем ближе мы приближаемся к смерти, тем ближе мы приближаемся к себе, и тем в большей степени мы становимся людьми. Вот почему всякое самопознание есть познание смерти. И вот почему всякий человеческий разговор и всякое человеческое действие говорят о смерти.
  Бога нет. И нет мысли более неприятной. Но ее смысл нам, к счастью, недоступен. Существование бога или его отсутствие одинаково непостижимы и потому нет разницы: молиться богу или его отсутствию. Неверие в бога - та же самая религия, ибо религия есть искусство смотреть в бездонную пропасть. Смерть это все то пространство мысли, где нет бога, и поклоняться смерти все равно, что поклоняться богу.
  Существует и вторая вещь сходная со смертью: зеркало. Зеркало приводит к раздвоению на Я во мне и на Я в отражении. Эти вещи несовместимы, ибо Я в отражении противоречит главному ощущению человека - ощущению, что он равен сам себе, то есть, что он это он. Он видит себя за стеклом, но знает, что он на самом деле по эту сторону. Я раздваивается. Пытаясь выйти из этого положения, сознание беспомощно крутится, вновь и вновь пытаясь совместить несовместимое. Сходным образом ведет себя смерть: смерть это мир без меня. Но и здесь сознание становится в тупик: ведь мир всегда ощущается через сознание и потому психологически неотделим от него. Одна из аксиом гласит: "Я мыслю следовательно существую". Представляя как выглядит будущее, мы его мыслим и переносим туда и себя, неотделимого от любого представления. В смерти мы видим отражение своей предгробной жизни и не верим, что той жизни на самом деле нет, что будущий мир будет существовать без нас. Смерть, таким образом, есть вселенная сознания. Смерть есть некое поле на которое накладываются наши представления с точки зрения жизни. И вот третья сходная вещь - любовь. Любовь - это когда ощущаешь любимого частью себя. Она существует не всегда: это мгновения, вспышки, неожиданно врывающиеся в сознание. В эти секунды хочется обнять любимого человека, ибо не может жить один человек в двух телах. Здесь есть сходство с зеркалом: все то же Я во мне и Я во вне.
  Главное отличие человека от животного - проясненное сознание, тождественное с прояснением понятия смерти. Это так потому, что понятие смерти появляется только при разделении сознания на Я и не-Я. Если, как это происходит у животных, существует лишь внешний мир без Я, то такой мир представим и в отсутствии "меня" и следовательно понятие смерти не к чему приложить. Самосознание есть сознание смерти. Таким образом, человек в той степени является самим собой в какой он ощущает возможность небытия.
  Сон есть стирание осознания своего Я, это возвращение к животному состоянию. Во сне возможен страх перед смертью в виде инстинкта, но невозможно ощущение смерти.
  Страх перед смертью происходит от инстинктивного страха перед опасностью, особенно той, которую не знаешь откуда ждать. В знакомой обстановке враг известен, на нем сосредоточено все внимание. Вне знакомой опасность ожидается сразу отовсюду. Поэтому, человеку свойственно испытывать страх перед неизвестным, удаленным от знакомой обстановки. Отсюда страх перед темнотой, перед бесконечностью, перед космосом. Страх перед неизвестным есть ужас. Из страны теней никто не возвращается - это абсолютно неизвестная область и потому она особенно страшна. Смерть нельзя увидеть, взглянув на мертвое тело. Вселенная тоже страшна, но ее хотя бы можно увидеть. И вот странное убеждение, что смерть это черная пустота. Смерть заимствовала свой образ у космической тьмы. Мы никогда не смотрим в глаза смерти, а всегда лишь на ее образ. Страх перед неизвестным древнее понятия смерти. Инстинкт самосохранения тоже древнее. Но когда мир, разделенный на Я и не-Я породил смерть, понятие логического происхождения, эти два инстинктивных страха соединились с понятием смерти и в итоге получился страх смерти.
  Все основные понятия человека имеют прямое отношение к вопросу о жизни и смерти, и потому описание человека есть всегда возвращение к этому вопросу.

Глава 1.Что есть истина?


  Первое понятие - понятие о достоверности знания или об истине. Мир существует, но недоступен непосредственному восприятию, потому, что, как я уже сказал, всякое знание есть знание о соприкосновении двух предметов, а не о предметах как таковых. Единственный способ узнать что-либо о предмете это привести его в соприкосновение с органами чувств. Сам предмет как таковой недоступен восприятию. Его внутренняя сущность проявляется только в соприкосновении с другими предметами. Во вне сущность предмета проявляется в виде свойств. Таким образом, любое свойство - это характеристика сразу двух или более предметов. И, следовательно, любое свойство есть ни что иное как отношение двух предметов. Например, красный цвет не есть характеристика предмета чашка, как полагал наивный реализм. И это даже не свойство фотона, отраженного от ее поверхности. Свойство "красный" есть отношение фотона к сетчатке глаза во время их соприкосновения. Отношениями являются не только свойства типа "правый" или "большой", но и свойства типа "квадратный", "имеющий массу М", "горький" и т.д. Знание о внешнем мире может выражаться только в понятиях сходства воздействий или их различия. Предметы разной природы могут оказывать одинаковое воздействие на органы чувств. Камень и лист могут иметь один цвет - желтый. Отсюда возможность ошибки, когда один предмет принимается за другой. Если бы предметы воспринимались как таковые, а не как вещи в себе, проявляющие лишь поверхностные свойства, ошибки были бы невозможны. Проблема в том, что вещи проявляются исключительно через свои свойства. А опознавая, идентифицируя вещь, мы имеем в виду вещь как таковую, а не ее свойства. По свойству определяется вещь. Здесь возможность ошибок. Всякое свойство вещи не есть ее принадлежность: свойство принадлежит сразу двум предметам. Бессмысленно говорить, что камень желтый, так как желтизна исчезнет в темноте, или если смотреть через цветное стекло или если смотрит кошка, не различающая желтого цвета. Разные пары предметов - разные свойства. Бесконечное число воздействующих предметов - бесконечное число свойств. Поэтому, знание о внешнем мире может выражаться только в понятиях "сходство - различие" воздействий. Если два воздействия вызывают у нас одинаковую реакцию, то есть вероятность, что предметы, стоящие за данными воздействиями сходны. Чем больше разных свойств подтверждают сходство предметов, тем более вероятно, что они имеют одинаковую природу, то есть идентичны. Это и есть принцип практики как критерий истины. То есть практика - это накопление подтверждений, что классификация правильна. Но поскольку число свойств бесконечно и никогда нельзя быть уверенным, что следующее свойство подтвердит сходство, то всякое сходство относительно, а это и есть то, что называется относительностью истины. Простейшее понимание истины таково: если предмет устойчиво проявляет какое-либо свойство, то фраза "предмет такой-то, допустим, синий" является истиной. Мы считаем, что истина - это когда предмет соответствует нашим о нем представлениям. Если же окажется что перед предметом стоит синее стекло, то мы скажем, что предмет только кажется синим, а на самом деле он зеленый. Наивность такого понимания истины не только в относительности всех физических свойств: предмет не синий, не квадратный и не тяжелый. Предмет и мысль о нем - вещи разноматериальные и поэтому предмет не может "соответствовать нашему о нем представлению". Предмет - материя. Мысль - свойство, то есть отношение. Поэтому истина - тоже свойство. Итак всякое свойство, зависит от двух предметов - познаваемого и познающего. Имеет смысл лишь фраза типа: "в такой-то обстановке два предмета проявляют сходные свойства, благодаря чему мы предполагаем, что стоящие за этими свойствами предметы могут иметь сходную природу". А могут иметь и разную природу. Два предмета при прикосновении вызывают жжение, но один предмет смочен в кислоте, а другой просто был горячий и оставил ожог. В зависимости от детальности наблюдений одни и те же предметы покажутся сходными или несходными. Вообще, говорить о тождественности предметов можно только оговаривая некий набор свойств, по которому идет сравнение. Классификация - вещь очень произвольная. Если мы делим предметы по свойству круглости, то луна и пятак тождественны, если по местоположению в пространстве то любой предмет тождествен только сам себе. Что мы получили. Истина определяется процедурой "сходство-различие". Но сходство-различие определяется через истину, так как сходство может быть как ложным так и истинным. Получается, что истина это то же, что и сходство. Очень непривычный вывод, так как люди давно не воспринимают истинность и похожесть как совпадающие понятия. Тем не менее так оно и есть. Фраза "такое-то высказывание есть истина" на самом деле означает "такая-то ситуация похожа на ту, уже известную нам ситуацию". И не более того. Всякое знание есть знание по аналогии. Относительность истины есть ни что иное, как относительность похожести, аналогии. Из этого следует, что всякое рациональное познание есть сведение к уже известному. То, в свою очередь, сводится к еще более простому знанию. В конце цепочки всегда стоят органы чувств. Те явления, которые не воспринимаются органами чувств, как ,например, магнитное поле, описываются в терминах математики. Математика опирается через систему теорем на аксиомы. Аксиомы - это очевидное знание, известное из повседневного опыта, то есть это то знание, которое дается через органы чувств. Функция разума в классификации чувственных впечатлений. Классификация есть сортировка по принципу "сходство - различие". А это и есть то, что мы знаем как истину. Таким образом, всякое человеческое знание есть классификация. А заблуждение, неправильное знание возникает при неправильной классификации, когда дают сбой наши приборы, наши глаза, наши уши. Мысль не новая, хотя и известная скорее интуитивно. Еще в древности сказано: "В суть всякой вещи вникнешь если правдиво ее наречешь". Любое познание, в отличие от бессмысленного смотрения, есть поиск общего в разных предметах и явлениях. Это общее фиксируется в качестве обозначающего слова. Стало быть любое познание есть ни что иное, как называние вещи, называние отношения между вещами.
  Например, я открыл книгу и прочитал, что Сократ был учителем Платона. Приобретенное мной знание состоит из трех определений. Объект А назван Платоном (в отличие от Аристотеля, Диогена...), объект Б назван Сократом. Их отношение называется: "учитель" (в отличие от отношения типа "друг", "отец" и т.д.) Каждое из использованных понятий уже известно и определено через другие объекты и отношения. И так до элементарных чувств, лишенных какого -либо обобщения (чистое зрение, слух...). Логическая структура типа А-отношение-Б также определяется (классифицируется) через отличие от других логических структур. Естественные науки классифицируют физические явления - лягушек, молекулы, минералы. Точные науки классифицируют отношения между вещами. Философия классифицирует способы отношения человека к внешнему миру, точнее, способы описания этого отношения. Математика ошибается в двух случаях. Во-первых, когда она неправильно применяется: например, задачу векторной алгебры пытаются решить простой арифметикой. Дело в неправильном применении принципа аналогии. Во-вторых, собственно математические ошибки - логические, случайная замена одного знака на другой, неучет частного случая (поделили на значение, которое может оказаться нулем). Все это тоже ошибки классификации, ошибки похожести. Но связаны они уже не с восприятием, а с разумом. Это сбой не в оптике, а в считающем устройстве, если сравнить человека с прибором. Философские ошибки бывают нескольких родов. Недостаток знаний о мире. Если бы Иммануил Кант был знаком с Теорией Относительности, где пространство и время теряют свою наглядность, он не создал бы учение о пространстве и времени как априорных формах знания. Он исходил из предположений, оказавшихся неверными. Недостаточность знаний означает упрощение ситуации то есть неправильную аналогию. Другой тип ошибок - логические, когда философ не додумал, недоучел то, что мог бы додумать и учесть. Третий тип ошибок - ошибки неправильного употребления терминов. Уже знакомый пример. Люди бьются веками над проблемой истины, просто не понимая, что это такое. При замене слова "истина" на "похожесть" все псевдопроблемы и псевдовопросы снимаются. Учение об относительной и абсолютной истине сводится до вопроса об остроте зрения. В следующих главах будет показано, что проблемы красоты, добра также являются псевдопроблемами. Таким образом, источников ошибок три: ошибки восприятия внешнего мира, ошибки при переводе впечатления в слово, в знак - семантические, филологические ошибки; ошибки внутри знаковой системы - логические, математические. И все они одной природы: одно принимается за другое, то есть то, что кажется похожим, на самом деле не похоже.
  Следующий момент связан с тем, что похожесть - непохожесть меняется во времени. И вовсе не обязательно меняется сам предмет: может поменяться наше восприятие, логический аппарат, может появиться новая информация о предмете. При этом истина и ложь могут несколько раз поменяться местами. Они меняются во времени. Истина это всегда наше нынешнее мнение, а ложь - всегда бывшая истина. Истина и ложь возникают всегда одновременно. Это происходит во время превращения похожести в непохожесть и наоборот. Вот точное определение. Истина, не сознающаяся в своей лживости есть ложь, а разоблачившая себя ложь есть истина. При этом речь не идет о двух вещах - лжи и истине, но об одной в разных состояниях. Первая часть определения относится к состоянию до, а вторая - к состоянию после разоблачения. "Солнце квадратное" ложь или истина? Если мы верим этому высказыванию, то есть принимаем за истину, то при взгляде изнутри этого мнения это истина. При взгляде снаружи мы говорим: этот человек заблуждается, он еще не обнаружил ошибки и его состояние - состояние лжи. Если мы высказыванию не верим, то говорим: эта ложь уже разоблачилась, настоящее положение вещей известно, таким образом, мы обладаем истиной.
  Такие мыслесплетения мне понадобились для того, чтобы обратить внимание вот на что: как бы наше мнение ни соотносилось с действительностью, мы всегда воспринимаем его как истинное. А ложь всегда находится в глазах другого. Либо другого человека, либо другого себя, то есть себя в прошлом. Проще говоря, истина - это все то, что думаю я, а ложь - это все отличные от моего мнения. Любое высказывание истина, лишь бы мы в него верили. ("Человек есть мера всех вещей" - Протагор). Стало быть критерий истины - доверие, вера. Не бывает абсолютных знаний, а только информация, которой мы верим или не верим. Отсюда невозможность абсолютных доказательств, проблема недоказанности аксиом. Всякое знание есть очевидность. Истина - все то, что очевидно. Критерий очевидности - практика. Практика выступает как акт проверки веры. В итоге имеем ряд: похожесть - истина - вера - очевидность - практика - похожесть.
  Итак, получилось три новых положения: 1) Истина есть похожесть. 2) Свойство есть отношение объектов. 3) Познание есть называние предметов и отношений, то есть их классификация. Приступая к описанию генеалогии и иерархии человеческих понятий вспомню общеизвестный момент: все эти понятия имеют прямое отношение к выживаемости человека. Чувства, мысли, понятия морали подвержены естественному отбору. И если существуют боль, тяга к смерти, предательство, жестокость, страх, то это значит ,что у них есть определенная функция, обойтись без которой нельзя. Вот наиболее обобщенная схема, части которой я намереваюсь разобрать в этой рукописи:

                   I. существование
                            |
II. различение  (да-нет)  соответствующее  философское понятие:
             истина - ложь (сходство-различие)
соответствующая эмоциональное различение: красота - отвращение
физиологическое различение: удовольствие - неудовольствие (боль)
                            |
                            |
III.  оценка  (выгодно  -  не  выгодно)  
      философское понятие: добро - зло
                            |       |
                            |       |
                            |_______|__________ свобода - несвобода

эмоциональная оценка:  совесть  (грех)-бессовестность 
                                  |               |                                            |
                         любовь (ненависть) - равнодушие

физиологическая оценка: радость - страх 
                                    |
                                    |____ религия, смерть

  Схема отражает логическую, а не временную последовательность происхождения понятий. Самым ранним является различение "да-нет", ибо нельзя получать удовольствие или неудовольствие от явлений, которые неразличимы. Любое восприятие и есть различение. Никто не может воспринять звук, не умея воспринимать тишину. Сразу после различения появляется понятие удовольствия и неудовольствия. Эти понятия есть даже у примитивных организмов, которые отличают свет от тени и получают от света удовольствие. А от тени неудовольствие. Если жизненно важным является не свет, а температура, то организм умеет испытывать холод и тепло. У более развитых организмов существуют простейшие оценки - радость и страх, у высших животных интуитивное понятие выгоды. У человека все перечисленные понятия и чувства существуют в понятийной сфере как философские или моральные категории.
  "Да-нет" соответствует "истина-ложь" "Удовольствие-неудовольствие" - "красота-отвращение" "выгодно-невыгодно" - "добро-зло" "радость-страх" - "совесть- грех"
  От этих понятий происходят другие. Свобода и несвобода ответвляются от добра и зла. Вопрос о свободе поставила этика, решая вопрос о существовании добра как ответственности, в противоположность добру как выгоде. Человек забыл, что добро и зло - это первоначально обычная выгода и невыгода и сделал их самоценными. Тот кто делал хорошие поступки стал ценным членом общества. Появились люди хорошие и плохие. Но раз ты плох или хорош, то ты плох или хорош именно потому, что ответственен за свои поступки. Понятие ответственности так же как и добра имеет два смысла. В смысле поощрения - наказания. И в смысле морали, совести. Добро как выгода и ответственность как наказание не предполагают свободной воли. Добро как ответственность и ответственность как нравственность свободную волю предполагают. Здесь произошла подмена понятий. На самом деле никакой свободы не существует, так как из одного набора причин всегда неизменно будут следовать одни следствия. Когда человек не знает полной информации о мире у него возникает иллюзия свободы решений. Он думает, что может повернуть налево или направо. Но если бы он знал, что его решение зависит от того как пройдет сигнал между нейронами коры мозга, он бы признал, что несвободен. Ведь человек не контролирует появление своих мыслей, они возникают спонтанно. У меня возникла мысль поднять руку и я считаю эту мысль своей. Но то, что возникла именно эта мысль, а не другая зависит от химических реакций в мозгу, а не от моего повеления. Иначе говоря, наша свобода есть наше незнание, и чем невежественнее человек, тем он свободнее. Ответственность имеет место, если человек свободен в своих решениях, то есть существует свобода воли. Ясно, что идея свободы первична по отношению к идее добра, свобода есть условие существования добра, а не наоборот. А по времени понятия появились как раз в другом порядке: добро, а после - свобода. Впрочем, понятия добра и свободы реально существуют, хотя и не имеют физического смысла. С ними надо считаться как с реальной силой, действующей в информационном поле человечества.
  Следующее важное ответвление в схеме - религия. Ядро религии - страх, ужас перед иррациональным, не доступным знанию, иначе говоря перед неизвестным: перед смертью, перед потусторонним, перед космической тьмой. Религия это упорядоченный страх, ужас. Иначе говоря, это знание о незнании. Еще греки сказали, что страх создал богов. Прибавить к этому, по сути, нечего.
  Наконец, лучший из всех побегов на древе познания. Я имею в виду любовь вместе с ее обратной стороной - ненавистью и с ее противоположностью - равнодушием. Физиологически любовь происходит из полового инстинкта. Логически любовь происходит из совести, ибо любовь есть восприятие другого как самого себя. (Возлюби ближнего как самого себя). А совесть это оценка себя как бы со стороны другого человека. Человек способен любить только благодаря тому, что способен поверить в существование другого человека. Это звучит парадоксально, но это так. Дело в том, что не сомневаясь в существовании человеческого Я у других людей, мы воспринимаем их как внешние объекты, не пытаясь проникнуть в их сердцевину. Познавая другого человека, мы воспринимаем его внешние проявления: части тела, поведение, речь. Его Я не может быть воспринято непосредственно, а лишь через эти внешние проявления. Любовь же есть непосредственное восприятие одним Я другого Я. Происходит это вот как. Мы гипотетически переселяем свое Я в оболочку любимого и говорим: -У него тоже есть душа и выглядит она так (при этом представляя свою душу, другой-то мы и не видели никогда). И вот эту душу я люблю. Мы сливаемся с ней воедино и это есть наша любовь. Но боюсь, что из этого следует, что каждая любовь есть любовь к самому себе. Любимый это зеркало в которое мы смотримся, рассматривая самого себя. Я уже разобрал понятия "да - нет", "истина - ложь". Следующая глава посвящена красоте.

Глава 2. Трактат о красоте.

I.


  Точное определение красоты таково. Красота есть совершенство. Лишь различая виды совершенства различим и виды красоты. Не видя совершенства не увидим ничего, ибо красота существует лишь в тот момент, когда ее видят и понимают. Настоящее существование присуще лишь степеням совершенства, красота же меняется как степень ее понимания, она есть увиденное совершенство. Вот почему в великих творениях встречается красота, о которой не знали сами ее создатели.
  Созерцая мир, человек созерцает лишь свои пять чувств, которые лишь знаки, отражающие внешний мир. Сложная система человеческих понятий, которые, как и всякое отражение, по сути те же знаковые системы, знаки знаков, то есть более высокий уровень иерархии знаковых систем. Человек не имеет дела ни с чем кроме знаков, а значит ни с чем кроме себя самого, ибо знак - это перевод внешней информации на доступный мозгу язык и именно с этим языком он имеет дело. Совершенство внешнего мира воспринимается в знаках пяти органов чувств, на основе которых построены пять базовых типов искусств. Эволюция чувств для всех пяти видов представляет собой следующую цепь. Цель всякой жизни - сохранение жизни. Особи, не подчинявшиеся этой установке гибли, не оставив потомства. Поэтому, происхождение воли к жизни и вытекающих отсюда вопросов о смысле жизни, цели существования базируется на естественном отборе. Смысл всех видов чувств заключается в различении опасности-безопасности, начиная от зрения, возникшего у простейших, использующих солнечный свет, для различения светлых и темных участков водоема. Таким же образом возникли слух, вкус, обоняние, осязание. Различение опасности-безопасности оформилось как различение удовольствия-неудовольствия. Живое научилось не только чувствовать боль и наслаждение, оно научилось предвидеть их появление. Так выработались психологические реакции на приближение опасности и удовольствия. Их имена - радость и страх. Без них мир стал бы безразличен животному и оно погибло бы не сражаясь за свою жизнь. Таковы понятия на уровне животного мира. Эволюция человека зашла еще дальше. Если в царстве зверей преимуществом обладали более способные различать опасность-безопасность, то у людей преимуществом обладали те из них, которые умели лучше общаться между собой, могли передавать более полную информацию об опасности. Для передачи сложных сведений нужен язык, а для языка - память. Более сложная память позволила накапливать опыт, знания. Преимущество получили те особи, которые хранили больше информации о мире. Полезность знаний закрепилась в новом виде удовольствий - в интеллектуальных удовольствиях познания. Познание мира предполагает и познание способов познания, а значит и самого себя как орудия познания. Так оформилось понятие Я. Я, обладающее неким набором качеств, стало цениться сначала за эти качества, а позже приобрело самоценность. В связи с этим восприятие смерти обрело особый, почти не известный животному миру трагизм.
  Далее эволюция человеческих понятий разветвилась. С одной стороны, внутри человеческого сообщества возникло соперничество. В этой борьбе преимущество имел более сильный, жестокий, лживый, безжалостный. К тому же, такие качества хороши и для войны с другими племенами. С другой стороны, люди противостояли внешним опасностям, будь то стихийное бедствие или нападение соседних государств. Тут преимущество получали те коллективы, в которых сильны были взаимопонимание, взаимопомощь, доброта, сочувствие. В таких обществах появилось понятие ценности себе подобного. Следующий этап - возникновение удовольствия от себе подобного, то есть дружбы. Человек приобрел самоценность. Дружба с женщиной как с личностью превратило ее из просто самки в объект любви. Позже любовь выйдет за границы половых отношений, охватывая всех окружающих людей, коллективы, целые народы, человечество в целом, все живое, весь мир. Две ветви эволюции превратились в проклятие человечества, потому, что и добрые и злые качества находят себе применение, и те и другие совершенствуются. Каждый человек несет в себе задатки и доброты и злобы, но в каждом что-то преобладает. Таким образом мир поделен на людей, считающих доброту и любовь высшим идеалом и на тех, кто предпочитает жестокость, жадность, лживость. Народ, слишком долго не испытывавший внешних потрясений становится склонным к эгоизму, космополитизму, жадности. К счастью, человек не может долго жить без врагов и отсутствие войн приводит к разбиению общества на кланы по признаку родства, профессии, национальности, по политическим убеждениям. Внутри таких групп сохраняются добрые отношение, однако, при этом свои соплеменники уже не рассматриваются как свои. Таким образом общество может оказаться на грани гражданской войны. Зато во время внешних войн по отношению к соплеменникам чаще проявляются альтруистические качества. Нельзя тем не менее сказать, что война делает людей добрее, ведь доброта к соплеменникам хорошо сочетается с жестокостью по отношению к другим народам.
  Обобщенно эволюционная цепь понятий выглядит так:

Совершенство чувств восприятия как удовольствие-неудовольствие (животная стадия) ---> совершенство познания ---> совершенство языка (первобытное время)--->совершенство Я (античное время) ---> совершенство любви (христианское время)--->равнодушие (будущее).

  Последовательно возникнув, указанные стадии не отменяют друг друга, а сосуществуют, продолжая совершенствоваться.
  Еще раз повторю, что в каждую из этих эпох центральным является понятие, особенно важное для сохранения человека как биологического вида. С переключением внимания на новые понятия при переходе от одной эпохи к другой, у более древних понятий появляется склонность к обращению в свою противоположность. Например, с переходом цвета к знаковости смотрящему на него глазу становятся приятны не только яркие, теплые тона (желтый, красный), но и бледные, неприятные, холодные, мистические цвета и их сочетания (грязно-синие, серые, грязно-зеленые).
  С развитием новых способов познания появились языки, не отражающие реального мира, такие как музыка, театр, каллиграфия.
  При совершенствовании самопознания, при обращении всего искусства к индивидуализму закономерно появилось и новое отношение ко лжи, иллюзии, сну. Примеры - модернизм, декадентство.
  При совершенствовании идеи любви в христианскую эру подчеркивалось несовершенство и греховность человека. Таким образом идеал любви противопоставлялся идеалу законопослушного обывателя, уверенного в своей нравственности на том основании, что он не нарушает государственных и религиозных законов. В Евангелии подобные люди названы фарисеями. Дух в христианстве противопоставлен плоти, и потому отношение к телу подчеркнуто пренебрежительное в противоположность античности. Та полагала, что лишь в здоровом теле может быть здоровый дух. Итак, все виды красоты связаны с удовольствиями того или иного ранга. Все удовольствия, прежде чем стать таковыми, существовали как некий стереотип поведения, не всегда приятный, но всегда практически необходимый. Если встречаешь случай почитания отрицательной идеи, например эстетики самоубийства, то удовольствие или выгоду надо искать не в ней самой, а на более высоком понятийном уровне. В нашем случае речь идет о сохранении преданности государю, о сохранении чести или что-либо подобное. Схема эволюции понятий будет выглядеть так (включены положительные и соответствующие им обращенные понятия):

удовольствие (красиво) - неудовольствие (некрасиво)---> истина - ложь, иллюзия --->совершенный язык (знаковая система) - язык второго уровня ---> совершенное Я - самоуничижение ---> совершенная любовь - культ разврата, жестокости --->равнодушие.

  Из этого следует, что отшельники занимающиеся самоуничижением либо прямо получают от этого наслаждение на уровне любви (своеобразный мазохизм), либо стремятся подчеркнуть значение любви самоуничижением, которое противопоставляет любовь гордости. Из схемы также видно, что попытка преодолеть любовь приводит к жестокости. Вспомним хотя бы фашизм с его идеей высшего человека. Учитывая упомянутое выше разветвление эволюционного пути под совершенным Я подразумевается не только доброта, но и свирепость, жестокость, лживость, то есть те качества, которые способствуют как соперничеству внутри человеческого сообщества так и при борьбе с внешними врагами. Сюда отнесем и такие мирные явления как спортивные состязания, интеллектуальные игры и другое. Существуют две большие группы чувственных удовольствий. Первую группу образуют те сигнализаторы, которые длительное время должны следить за внешней средой и внутренним состоянием человека. Это удовольствия зрения, слуха, вкуса, запаха, осязания, удовольствие от хорошего самочувствия, чувство тепла и прохлады. Вторую группу образуют чувства, ответственные за периодические акты (глотание пищи и воды, половой контакт, испражнение, мочеиспускание, дыхание, роды). Это наслаждение от освобождения. Для этих удовольствий характерен переход от дискомфорта к комфорту. Причем пик удовольствия совпадает с моментом перехода. Это глоток, момент оргазма, вдох, момент мочеиспускания и испражнения, момент родов. Это, как отмечал еще Платон, удовольствия избавления от страданий. Легко видеть, что все они связаны либо с поглощением чего-либо внутрь организма, либо с выходом из него. По аналогии с этими удовольствиями созданы различные виды мазохизма, когда себе причиняются страдания ради момента их прекращения. При этом становится трудным понять, что доставляет удовольствие: страдание или освобождение.
  Я уже упоминал, что у понятий есть склонность обращаться в свою противоположность. Не надо путать: там имелась в виду чисто понятийная сфера. Нечто похожее, но другой природы есть и в чувственных наслаждениях. Смакование горьких блюд, жгучих мазей, неприятных звуков и тому подобное объясняется возбуждением, которое получает нервная система. Часто встречаются сочетания приятного и неприятного. Примеры - сладкая горчичная подливка в кулинарном искусстве, горько-сладкий запах полыни.
  Вообще, все, с чем имеет дело человек бывает со знаком плюс или минус. Он или охотник или жертва, он испытывает радость или страх, его пища съедобная или ядовитая, местность знакомая или чужая. Соответственно, у каждого положительного понятия есть свое отрицательное. Постоянное присутствие отрицательных объектов и ситуаций приводит к тому, что человек привыкает к этому. Теперь если отрицательные эмоции и чувства долго отсутствуют, то человек начинает их желать. Он хочет боли, страха, тоски и так далее. А все, в чем есть потребность становится удовольствием.
  Итак, эволюционное дерево в расширенном виде выглядит следующим образом (схема): В схеме объединены как уже сформировавшиеся искусства, так и те явления, на основе которых возможно создание новых видов искусств.

 Рождение--->
 -->Удовольствия (красиво);---------->совершенства познания;---------->языки, знаковые системы;
 неудовольствие(некрасиво)            искусства  лжи, иллюзии          языки  второго   уровня
----------------------                -----------------------          ----------------------------------
яркие краски, эротика,                наука, ремесла,                  язык,   математика,
красота природы,                      гносеология, философия,          язык философии,
простейшие звуки,                     технические изобретения,         реалистическая живопись
шлягерные  мелодии,                   разведка                         ----------------------------------
кулинарное   искусство,               ------------------------         знаковая живопись,
парфюмерия,   осязание,               в большой степени любое          каллиграфия,
секс,  испражнение,                   искусство   изображения,         танец,  скульптура,
мочеиспускание, роды,                 религия,  астрология,            архитектура,  музыка,
глотание пищи и  воды,                магия, фокусы                    знаковая поэзия, литера
самочувствие,                                                          тура (символизм и   др.),
приятные  воспоминания                                                 кинематограф,
---------------------------------                                      абстрактные  аспекты искусство
безобразного:                                                          философии,  шахматы
неприятные   звуки, вкус,                                              и другие игры,
запахи, неприятные                                                     театр, балет, опера
на ощупь поверхности,                                                  искусства боли - мазохизм,
умирания - харакири,
страха - религии, мистика,
магия, астрология,
искусства памяти - ностальгия, тоска

---> совершенное Я ------> искусство любви к людям,  миру;--->
|   (двух    видов);             искусство    нелюбви
|    самоуничижение             ------------------------
|  ------------------
| а) Альтруистические:
|  доброта,  жалость,            любовь
|  доброжелательность,           оформляется в виде философии,
|  вежливость,                   религии,
|  искусство общения,            отражается в литературе,
|  искусство самоуважения        поэзии, кинематографе,
|  (честь)                       философии,  живописи,
|  б) Не альтруистические        музыке, театре
|  (качества соперничества):     ------------------------
|  спорт, игры, цирк,            месть,
|  искусство  спора,             садизм
|  ораторское искусство,         как философия:
|  воинские искусства,           темные религии,
|  интриги, разведка,            фашизм,
|  ложь, обман,                  расизм,
|   унижение,                    национализм и их
|  искусство убийства.           проявления в искусстве.
|  -----------------------
|
|-> монашество, аскетизм,
        распутство, самоуничижение.
  
---> отвращение (?), усталость, равнодушие -----> смерть

  Данная схема отражает логическую зависимость понятии. Говорить о том, что одни понятия возникли позже других по времени чрезвычайно трудно. Рассмотрим развитие ребенка или историю человечества. Новорожденный умеет различать удовольствия, боль. Когда он начинает познавать мир, он мыслит его в образах, знаках. Поэтому эти компоненты мировосприятия возникли одновременно и пополняются всю оставшуюся жизнь. Любовь к матери возникает раньше, чем, скажем способность к самосовершенствованию.
  Упомянуты разумеется не все из возможных видов искусства. Многие помещены в разных разделах схемы, потому, что являются составными. Например, песня это поэзия и музыка. Наиболее сложные искусства, такие как кинематограф, литература способны отражать практически любой другой вид искусства. Писатель, например, может описать жажду, любовь, вкус пищи, ненависть, впечатление от картины.
  Некоторые из чувственных искусств не развиты совсем, они так и остались на уровне ощущения. Это роды, испражнение. Ведь искусство не что иное как понятое и искусственно воспроизведенное ощущение. Кулинария, парфюмерия - это уже искусства, хотя и простейшие. Они могут развиться до знакового уровня. Это произойдет тогда, когда люди научатся созерцанию вкуса и запаха как таковых без оглядки на понятия вкусно - невкусно, приятно - неприятно. Вообще, то, что менее развиты как раз искусства осязания, обоняния, вкуса объясняется второстепенной ролью этих чувств: они несут гораздо меньше информации о внешнем мире, чем зрение и слух.
  Под искусством понимается намеренно созданное совершенство или удовольствие, поэтому к природе применимо понятие красоты, но не применимо понятие искусства. Традиционно не относят к искусствам науку, технические изобретения, хотя любой профессионализм, как высокая степень совершенства, может быть назван искусством. Говорят же "красивое решение задачи", "красивый самолет" и так далее. Различая искусство и ремесло, имеют в виду, что главная задача ремесла - практическая выгода, а искусство - это некая демонстрация человеческой души не несущая практической пользы. Тут надо возразить, что хороший профессионал выполняет свою работу не столько ради результата, сколько ради процесса творчества. Искусство, наоборот, сплошь и рядом превращается в способ зарабатывания денег. Получается, что из двух полотен одно - искусство, а другое нет. На самом деле они обе - искусство, хотя одно из них и обесценено меркантильными соображениями ее создателя. Таким образом, не относить ряд творческих профессий к искусствам можно только в смысле традиции.

II.


  Прежде было дано определение красоты как совершенства. Дабы лучше различать виды искусства стоить сузить определения и получить более узкое значение слова "красота". Пусть красота это то совершенство, которое не эксплуатирует чувственные удовольствия. Такая красота приблизилась к душе. И вот почему все хорошее и все плохое, что мы встречаем в жизни связано только с человеком. Даже удар молнии, пожар или наводнение плохи лишь тем, что несут смерть человеку. Будь они безвредны ими любовались бы как любуются закатом и никто бы не сказал, что они "плохи". И полированный камень красив лишь потому, что глядя на его совершенные линии мы вспоминаем человека способного сотворить нечто подобное. Искусство есть разговор одной души с другой. Произведения искусства - слова, а прекрасное это и есть человеческая душа. Все, что действует на пять человеческих чувств назовем красивостью, а то что затрагивает душу - красотой. Все, что несет физическое удовольствие красотой не является, но лишь красивостью. Но душа, создающая эти удовольствия уже может быть красотой. Восхищение перед красками в картине - это восхищение красивостью, а восхищение перед художником - это уже восхищение красотой. Непосредственное описание души человека есть прекрасное. Поэтому наука, техника, ремесла, знаковые искусства, то есть все, что является формой произведения осталось за границами прекрасного. А эротика, шлягерные мелодии, искусства наслаждения не являются даже красотой. Итак, красивость опирается на инстинкты, красота же имеет умственную природу. Все, что не может быть объяснено разумом красотой не является. Как можно что-либо считать совершенным не зная в чем это совершенство. Широко распространено заблуждение о том, что красота это нечто иррациональное, божественное и потому принципиально не объяснимое. Такое мнение и приводит к полному непониманию искусства. Но поверив в эту сказку человечество тем не менее постоянно пишет искусствоведческие книги, развивает литературную критику, без которых искусство мертво как забытый язык. А как раз искусства наслаждения действительно необъяснимы: нельзя сказать почему этот вкус приятен. Можно перичислить почему данные компоненты, скажем, в пирожном дают такой-то вкусовой букет и почему это хорошо, можно даже объяснить почему организм любит сладкое через потребность организма в углеводах, но нельзя объяснить почему сладкое есть сладкое. Степень сладости не есть совершенство, так же как яркость цвета или громкость звука. Надо помнить, что красота появляется при смешивании чувственных объектов. Красота картины появляется при взаимном размещении красок, которые сами по себе обладают только красивостью. Способности человека красиво располагать эти краски объединяются в понятие прекрасное. Прекрасное - это человеческая частица в произведении искусства. Путаница понятий приводит к нелепым ситуациям. Знаток живописи доказывает, что эротические картинки ему не нравится, что он их презирает, хотя его душа говорит обратное. Любитель классической музыки не может отвязаться от простенькой мелодии. Дело же решается просто: внятно скажем, что эротика и шлягер не есть красота. Верно, что пользуясь признанием большинства они постоянно претендуют на роль искусства, притом лучшего искусства, что действительно возмутительно. Надо указать массовому искусству подобающее ему место, но при этом не стоит стесняться собственного мозга. Инстинкты развиты у всех людей и приязнь к эротике не говорит о дурном вкусе. О дурном вкусе говорит непонимание подлинного искусства. Не стесняйтесь того, что вы любите сладкое.
  Любой портрет есть в сущности автопортрет, так как картина изображает душу художника, а не тот персонаж, который нарисован. И если бы это было не так, то лучшим портретом была бы фотография. Мысль о том, что главное в красоте - присутствие человека подтверждается рассмотрением такого явления как плагиат. Технически гениальные творения как правило легко повторимы. Можно скопировать картину Дюрера, можно снять фильм "под Тарковского", но ценность имеют только подлинники. Копии несут в себе те же линии, те же краски, тот же смысл, но смотрят на них не как на самостоятельное творение, а как на изображение подлинника, который и является ценностью. Решение в том, что каждая картина есть изображение души художника и нам интересен именно процесс творения, а не процесс копирования или воровства. Созвучие произведения с нашей душой есть ни что иное, как созвучие души художника с нашей душой, это нахождение общих между ними точек, своего рода их любовное общение.
  Вспомним и проблему пошлости в искусстве. Несовершенный булыжник нас не оскорбляет, так же как не оскорбляет примитивный детский рисунок. Пошлость в смысле глупости, банальности, навязчивости оскорбляет, ибо за пошлой картиной стоит убогая душа автора, противная нам и домогающаяся нас с помощью примитивных приемов соблазнения.

III. Трактат о художниках.


  Живопись, искусство древнее и хорошо разработанное, неохотно прибегает к союзу с другими видами искусств. Зрение - главное чувство восприятия и потому неудивительно, что оно обладает самостоятельным и самодостаточным языком не нуждающемся в помощи извне. Лишь одного не хватало живописи: она была неподвижна; Леонардо в своей "Джоконде" заставил картину меняться во времени, но то было одинокое озарение одинокого гения, и лишь с появлением кинематографа история движущейся живописи была продолжена. Цвет и линии - вот тот материал из которого художник строит свои картины. Цвет человеку небезразличен, и это, конечно, не случайно. Одни цвета и сочетания человеку нравятся, другие нет. Различение цветов напрямую связано с жизнеспособностью живого существа. Желтые и красные гаммы наиболее любимы человеком и всеми животными. Первоначально зрение и возникло у простейших для различения теплых, освещенных участков водоема. В русской иконе сочетание белого, желтого и красного цветов - одно из любимейших. Различение линий предназначено для более детального рассмотрения предметов. Цвет - указатель обстановки, среды, а линии - указатели отдельных предметов. Подтвердить это можно тем фактом, что художники стремятся сделать картину однотонной, пусть даже при этом она будет пестрой. Мозг не успокаивается, когда глаз посылает в него противоречивые сигналы об окружающей обстановке и в результате картина вызывает раздражение, ощущение несочетаемости цветов. Оценки обстановки закрепились в мозгу в терминах "приятно" и "неприятно". Самое простое и самое радостное понимание цвета как наслаждения жаждет от цвета не качества, а количества. Молодые или неразвитые нации с трудом воспринимают тонкие цветовые градации. Поэтому японские, китайские акварели им не понятны. Они предпочитают насыщенные цвета, контрастные сочетания. Таковы бусы африканцев, одежда цыганских женщин. На Руси дурака узнавали за версту по красной рубахе. Дети повсеместно собирают яркие стеклышки, зеркальца, пускают себе призмой в глаза бесконечно-зеленые и синие лучи. Такому пониманию цвета соответствует первобытная наскальная живопись. Более высокий уровень - понимание мистических сочетаний цветов. Всякая мистика - это страх неизвестного, ужас. Существует ряд цветосочетаний, вызывающих в человеке беспокойство, неосознанный страх. Это прежде всего холодные гаммы: бело-черно-синяя, это различные комбинаций грязно-зеленого и сине-фиолетового цветов, как, например, в гималайских циклах Рериха. Все это цвета северных холодных морей, надвигающихся циклонов, холодного высокогорного неба, предгрозового заката. Страх перед враждебной природой, вытесненный в подсознание, легко извлекается оттуда. Глаз, увидев такие сочетания цветов посылает в мозг сигнал тревоги. Такое беспричинное беспокойство называется мистическим эффектом. Мистическая живопись встречается в северных, высокогорных странах, при том культурно развитых: на севере Европы, в России, в Тибете, Иране. Египет, Италия, Ближний Восток, Китай, Индия не знают мистических цветов, хотя знакомы с мистическими линиями. Понятно, что в жарких странах холодные гаммы не вызывают страха. В Аравии и Средней Азии, там где убийственен не холод, а жара синие и зеленые цвета ценятся выше всего. Вспомним излюбленные камни востока - бирюзу, сапфир, зеленые купола азиатских мечетей, бассеины с голубой водой. По-видимому, близким к мистическому цветом пустыни является белый цвет. Именно в Аравии цвет траура - белый. Он же цвет царской власти. Что заставляет многие народы Востока носить черную одежду, черную паранджу, несмотря на зной? Другой факт - почитание белых птиц - цапли и аиста. По-видимому белый цвет раскаленного солнца и раскаленного песка, грозящими гибелью воспринимается жителями пустыни не так, как нами, привыкшими видеть в белом цвет снега. Попутно замечу, что в любой религии храм - это модель мира. Его окрашивали в тот цвет, который считали присущим мирозданию как целому. Русские храмы белые как зима, мир на Руси называли "белый свет"; византийские церкви строили из серых, розоватых блоков, напоминающих о греческих мраморных берегах; мечети чаще всего желтоватые как пески с голубым куполом-небом над ними; индийские храмы темно-серые как вспаханная земля; японские не имеют устоявшегося цвета, но имеют характерную форму: это комбинация длинных горизонталей (покрытые водой поля), коротких вертикалей (бамбуковые рощи), изогнутых вниз линий крыш (горы, особенно точно эти линии повторяют линии Фудзи). Таковы же, кстати, и китайско-японские иероглифы.
  Знаковость цвета мы видим уже в древнеегипетских и ассирийских росписях. В позднейшие эпохи знаковость то усиливалась, то ослабевала, временами совсем исчезала, как в искусстве XVII - первой половины XIX веков. Выдающимися примерами знаковости цвета служат русская икона, импрессионизм. Вспомним оранжевую, желтую, зеленую воду Мане, контрастные натюрморты Матисса, исчезающе-призрачные фрески Феофана Грека. Замечательно то, что знаковость цвета вовсе не отменяет его чувственного восприятия, что характерно для чистых цветов импрессионизма, для теплых, приятных гамм русских икон. Знаковостью цвета называется всякая его языковость, самодостаточность, самодовление, когда цвет соотносится не с изображаемым миром, а лишь с соседними красками. А о чувственности цвета говорят, когда он соотносится лишь со зрителем, стремится вызвать наслаждение форсированной яркостью или чистотой цвета.
  Третий термин - изобразительность обозначает соотношение цвета с цветом предмета. Тут стоит разобрать соотношение понятий чувственность, мистичность, знаковость и изобразительность. Первые три понятия соответствуют трем уровням понимания цвета: как наслаждения, как страха, как знака. Причем первые два уровня родственны: один доставляет радость, другой - тревогу. Изобразительность цвета - это не какой-то особенный уровень понимания, это просто близость цвета к своему прототипу в предмете. Она присутствует во всех типах живописи. Один и тот же цвет может обладать одновременно чувственностью, знаковостью и т. д.
  Уже древние египтяне умели достигать фотографической точности изображения. Поэтому задача искусства не в том, чтобы изобразить предмет максимально точно. Живопись XVIII-XIX веков, ориентирующаяся на изобразительность быстро достигла в этом направлении пределов совершенства. Вот почему живописи этой эпохи пришлось искать в области психологизма, композиции, создавать батальные, исторические, бытовые картины: в области цвета ей уже нечего было делать.
  Генеалогия искусства выглядит следующим образом: борьба за жизнь против смерти ---> борьба требует совершенства, известного как красота ---> красота есть совершенство, следовательно, красота - это новизна---> отсутствие новизны есть скука.
  Поэтому искусство есть до известной степени способ избавления от скуки. Здесь не рассматривается искусство как источник наслаждения и тем более пользы. Поскольку главное содержание искусства и в какой-то мере науки есть новизна, то напрашивается мысль, что история искусства есть по сути история скуки. Искусство и наука развертываются по мере того, как наш мир, эта гигантская игрушка в руках человечества, перестает нас интересовать. Я опять предполагаю, что практическая польза второстепенна по сравнению с любопытством. Ребенок ломает игрушку, разбирается в ее устройстве и забрасывает ее: интерес к ней пропал. Так же мыслитель поступает с искусством: оно интересно лишь пока скрывает тайны. Творения гениев отличаются глубиной, множеством внутренних и внешних связей, они не отпускают от себя, выдавая все новые и новые секреты своего устройства. Они задают вопросы, на которые не может быть ответа, они зашифровывают свои открытия, и люди в благоговейном трепете созерцают такие творения всю жизнь. Великие же мыслители очень часто отрицают заслуги своих коллег: быстро поняв устройство произведения, узнав "как это сделано" они теряют к нему интерес. Гениальное в их глазах превращается в банальное. Почтение сохраняется в том случае, когда не удается превзойти произведение. А это означает, что игрушка "развинчена не до конца".
  Любая мысль, любая форма с одной из множества точек зрения может выглядеть глупой, пошлой, нелепой. Отсюда отвращение Толстого к Шекспиру, Набокова к Достоевскому, Ницше к Христианству и т. д. и т. д. Здесь уже играет роль не степень понимания-непонимания, а соответствие глубинных эстетических установок, которые либо принимаются, либо отвергаются. Здесь нет места для спора. Не нравится значит не нравится. Совершенство не едино. Одно совершенство может противоречить другому. Вообще история искусства есть история отвращения, так как поиск нового есть недовольство старым, а недовольство в искусстве есть отвращение. Но в той же мере это и история восхищения. Это двойной процесс: уход от несовершенного и стремление к совершенному, при котором совершенное может переходить в разряд несовершенного.
  Применительно к понятию цвета это выглядит следующим образом. Ни в природе, ни в живописи красивые сочетания красок не встречаются. При долгом созерцании любое сочетание цветов становится тошнотворным. Дольше всего не вызывает отвращения сочетание черного и белого, но эти цвета не являются цветами в полной мере. Белый цвет в живописи, в отличие от физики обозначает отсутствие цвета, отсутствие предмета, черный тоже не обозначает цвета а обозначает присутствие предмета. Правилом хорошего тона в живописи является использование возможно меньшего количества красок. Любая краска красиво сочетается лишь сама с собой и следует избегать соседства разных красок. Если в картине кроме белой четыре, пять и более красок, то картина безнадежна. Три краски - уже неплохо. Лучший результат когда краски всего две или же картина бесцветная (то есть присутствует только контур предмета или предметы заполнены черным цветом). Белая не идет в счет потому, что идеально сочетается со всеми красками, просто разбавляя их. Черная является цветом только при наличии других, "цветных" красок. Поэтому в сочетании белой и черной количество красок равно нулю. Если необходимо вводить несколько красок, то лучший способ сопрягать их - вводить в их состав общую краску, или, еще лучше, смешивать одни и те же краски в разных пропорциях. Таким образом можно достигать разнообразия не увеличивая количества красок. Под разными красками точнее понимать не совместимые, то есть не идентичные по всем или по одному компонентам гаммы. Гамма - то же, что аккорд в музыке и трудно взять сразу два аккорда, чтобы они сочетались. Перечисленные соображения верны для знакового понимания цвета и могут быть не верны для чувственного или изобразительного понимания. Итак, если ты рисуешь картину, где главная роль у цвета, применяй лишь черную и белую краски, если картина не цветная, то применяй любые краски. В хорошей картине цвет, как говорил Ницше, чувствует свое одиночество. Я добавлю, что в очень хорошей картине цвет стесняется своего существования. Понятно, что указанные правила можно и не применять. Правило действует не только когда ему следуют, а когда о нем помнят. Важно не выполнение правила, а его присутствие в картине. Но чтобы иметь право нарушить правило, надо хорошо его знать, понимать его смысл. Вот этот смысл. Всякое настроение враг искусства, потому, что настроение - враг красоты. Красота есть совершенство, а совершенство не зависит от того, с каким настроением на него смотрят, ибо иначе ты смотришь в зеркало, а не на картину (возможны и картины - зеркала). Мне возразят: во многих произведениях большое значение имеет эмоциональная сторона, сопереживание, создаваемое настроение. Здесь имеет место ошибка. Красота трагедий Шекспира в том мастерстве с которым великий драматург извлекает из нас наши чувства. Познавший его искусство признает гениальность Шекспира и днем и ночью, и в пору веселья и во время скорби. Она вне настроения. Те же, кто смотрит его трагедии просто сопереживая (что вовсе не плохо) в искусстве не разбираются, а отдаются на волю своему чувству (чего и хотел от них Шекспир). Аналогично, совершенство машины в ее конструкции, но проявляется это совершенство в хорошей работе машины. Именно для работы она и создана. Поэтому смысл искусства не в создании красоты как таковой, а в действии этой красоты на наши души, в пробуждении в них отклика. Так называемое "чистое искусство" похоже на безделушку, хитро устроенную, но бесполезную и потому быстро забываемую. Еще раз повторю, что понимание искусства не приносит никакого удовольствия, кроме удовольствия созерцания совершенства. Итак, настроение враг красоты. Созерцание цвета должно быть беспристрастным. Долгое созерцание картины и все большее отрешение от внешнего мира приводит к погружению в мир изображенного цвета. Уставший, полуравнодушный взгляд не сможет погрузиться в картину, если ему мешает что-то, пусть даже и почти неуловимое, несознаваемое. Поскольку каждый цвет несет свою, только ему присущую нагрузку, информацию о внешнем мире, то две соседствующие гаммы посылают два различных сигнала. Вот почему чем больше красок в картине, тем труднее взгляду успокоиться. Лучшие колористы, несомненно, китайцы и японцы. Это и понятно, ведь буддизм - самая созерцательная из религий. Чем более молода культура, чем она менее устала, тем ярче ее краски, тем пестрее и веселее ее картины. С другой стороны, в картине важно не только правильно подобрать цвета, но и правильно их разместить. При рассматривании предмета глаз привык держать его в центре поля зрения, поэтому крупный массив одного цвета предпочтительно располагать в центре картины. Если он разорван на части, то важно чтобы их центр тяжести находился в середине холста. Смещение одноцветного массива в стороны или по вертикали, особенно вверх можно уравновесить массивом другого цвета. Неуравновешенные массы создают неудобство для глаза. При созерцании пейзажа глаз привык видеть пространство разделенным линией горизонта на темную нижнюю и светлую верхнюю части. Поэтому задний план картины должен подчиняться этому соотношению. Поместив крупные темные площади вверху, а светлые внизу мы создаем глазу дискомфорт. В Китае и Японии предметы часто смещены и обрезаны краями картины. Это связано с религией, которая рассматривает отдельные предметы лишь как мгновенные состояния меняющегося мира, не существующие по сути. Поэтому буддизм рассматривает весь хаос не останавливаясь на отдельных предметах. При рассматривании предметов глаз привык гораздо чаще видеть предмет на более светлом фоне. Все высокие предметы видны на фоне светлого неба. Животные, птицы предпочитают иметь более темную окраску, чем окружающий их пейзаж, ибо все животные от кого-то прячутся: от врага или от своей жертвы. И поскольку яркие, светлые цвета быстрее бросаются в глаза из-за своей большей интенсивности, животные , наоборот, избирают темные цвета для своей окраски. Основные два занятия всего животного мира - прятаться от врагов и выслеживать жертвы, следовательно глаз особенно внимательно рассматривает предметы более темные, чем окружающий их фон. Вот почему в живописи черным обозначается предмет, а белым - отсутствие предмета. Вот почему мы рисуем и пишем черным по белому, хотя логичнее было бы писать более заметным белым по темному. Исключения из этого правила встречаются редко: чернопольная греческая керамика, школьная доска.
  Встречаются и особые случаи соотношения белого и темного цветов. Это прежде всего акварели и туши японцев и китайцев. Здесь центр картины как раз бывает белым, чуть мутным, предметы смещены по вертикали или к краям. Белый цвет у этих мастеров - не отсутствие цвета, он создает мощное поле напряженности, поле присутствия. Белый цвет здесь материален и не подчинен остальным предметам.
  Линии. Нет точной границы между линией и цветовым пятном, ибо последнее ни что иное как расплывшаяся линия, будь она граница цветов или самостоятельная единица. История линии похожа на историю цвета. У народов с неразвитым искусством есть потребность изобразить контур предмета возможно точнее, ценится прежде всего похожесть. Таковы древнейшие наскальные рисунки, рисунки древнего мира. Но уже в те времена мы встречаем гораздо более тонкое понимание линии, чем простая фотографичность, изобразительность. Чувственность линии заключается в ее простоте в сочетании с силой. Правильные геометрические тела - круг, треугольник, квадрат как раз и являются линиями сильного воздействия. Поэтому народы с культурой, не прошедшей длительную эволюцию, склонны к геометризации рисунка. У древних греков точное изображение переросло в изобра ые видели наши далекие предки. Некоторым мужчинам нравятся полноватые женщины. И это имеет свое объяснение: в тех местах где голод был постоянной приметой жизни полнота спасала от смерти и именно полная женщина являлась наиболее здоровой. Поэтому существует и рубенсовский стандарт красоты, предполагающий значительное ожирение, и греческий стандарт (легкое ожирение). Нынешний стандарт требует полного отсутствия избыточного веса.
  Искусство эротики не очень сложно. Художник использующий эротические линии просто включает нужные мозговые центры. Эротика - это искусство раздачи сладких конфет и уважающий себя художник не станет на нем останавливаться. Рубеж античности и средневековья вывел на свет новую линию - мистическую, ставшую визитной карточкой средневековья. Это линия страха, спрятанного в подсознании. Сравним готический шрифт и русский полуустав: готические линии это линии колющих растений, таких как бодяк, терн, или ядовитых - белена, дурман. Страх перед этими растениями просыпается в нас когда мы смотрим на эти буквы. Полуустав, наоборот, построен на менее острых углах, характерных для неопасных растений. Мистические шрифты исламского востока того же происхождения, но здесь проявляются другие объекты опасности. В так называемом магрибинском письме видны элементы раскрываемого капюшона кобры, в почерке "насх" видны части тела саранчи, муравья, осы.
  Следующий этап развития - появление знаковости у линий. Знаковость линии, по аналогии с цветом - это ее самодостаточность, то есть она не отражает очертания предмета, а указывает сама на себя и на соседние линии. Встречаются знаковые линии уже в наскальных рисунках. Они более древнего происхождения, чем линии эротические и мистические. Как я уже говорил, с цветом связан первичный образ предмета, с линиями связана детализация предмета и сведения о характере его движения. Двойная функция линий объясняется тем, что линия это, во-первых, граница предмета, во-вторых, это траектория движения. Человек или животное, глядя на мир, рассматривают общий фон, пока не находят цветовую аномалию. Поэтому цветовые пятна на картине всегда растворяют в себе взгляд, он расплывается по всей массе цветового пятна. Линия же, наоборот, концентрирует на себе взгляд. Тонкие исследования человеческого зрения показали, что человек делает за секунду несколько десятков незаметных для нас движений глаза, причем каждый раз в центр поля зрения попадает новая точка. Большинство этих точек попадает на линии и особенно на пересечения, изгибы, сгущения линий. Понятно, что выделив предмет из общего фона, человек далее следит за его деталями, за траекторией. Представим себе муху. Чем быстрее она двигается, тем более длинный, а значит тем более изломанный участок ее траектории мы видим. Поэтому ломаная линия - всегда линия напряжения, надрыва, плавная линия - линия спокойствия. Особое значение имеет ориентация линии. Горизонталь и вертикаль - линии спокойствия, они соответствуют спокойному взгляду на горизонт, на вертикали деревьев. Резко повернув голову в сторону мы увидим, что все предметы и точки сместятся по системе параллельных линий. Вот почему наклонные линии, особенно группа таких линий ассоциируются с движением. Расположение линий, их изломанность, направленность, сгущения создают в картине поля напряженности. Линии - это тот скелет к которому прикрепляются краски.
  В живописи, как и в других видах искусства всю сумму изображенного можно условно разделить на случайное и неслучайное. Неслучайное - специально сделанное художником именно таким, а не иным, именно оно главный носитель живописной информации, в отличие от случайного - простого заполнения пустого пространства. Нога лошади может быть изображена для того, чтобы лошадь не стала трехногой. Это случайное. Та же нога, входящая в отношение с соседними линиями и красками неслучайна. Наконец встречается такое явление как неслучайность случайного.
  Созерцание красоты есть постоянное вопрошание и ответ на вопрос: в чем заключается красота данной вещи? Поэтому созерцание искусства есть по сути процесс различения случайного и неслучайного. Отличие изображаемого от изображенного в том, что последнее всегда говорит: "смотри сюда, вот на это". То есть, в изображенном всегда присутствует создатель, а изображаемое есть предмет сам по себе. Искусство всегда подразумевает существование смысла предмета, подразумевает вопрос: зачем? В реальном мире все предметы, не имеющие отношения к человеческой душе лишены смысла, они существуют просто потому, что существуют. Поэтому единственный смысл искусства в одушевлении существующей реальности, в преломлении мира сквозь призму нашей души.
  Разделение линий и красок на случайные и неслучайные - мистические, эротические, знаковые отражает лишь разницу в объектах усиления. Причем мистические и эротические линии усиливают сами себя: подсознание ищет их автоматически. Для усиления знаковых линий и цветов необходима определенная изобретательность. Собственно, усиление и делает эти линии знаковыми: неусиленная линия - линия случайная.
  Способов усиления множество. Простейший из них - простое усиление: форсирование цвета, громкости, жирные линии и тому подобное. Другой способ - симметрия. Одна черта может быть случайной, но если она отражается в другую или даже во множество таких же линий, то ясна их неслучайность. Геометризация рисунка характерна для простейших культур как наиболее простой способ усиления. Более тонкий способ - асимметрия. Не всякая асимметрия усиление, а лишь подчеркнутая, та что указывает на преодоление симметрии. Классический пример асимметрии - икэбана, вообще все японское искусство - искусство асимметрии. Искусство ислама - искусство симметрии. В японском искусстве идет работа с центром тяжести композиции, который смещается вниз, к бокам, или работа с несколькими центрами тяжести разных частей целой композиции.
  Упомяну усиление по принципу аккорда, это значит, что группа красок, цветов, звуков имеет общий элемент. Это краски одной гаммы, аккорд в музыке, рифма в поэзии.
  Подобие имеет место тогда, когда два или несколько элементов сходны по форме, цвету,..., но различны по размеру, по силе и не являются симметричными. Парным к подобию способом усиления является антиподобие, то есть подчеркнутая несхожесть двух элементов. Пример - когда изломанная линия переплетается с такой же по толщине, цвету, но плавно изогнутой линией. Или противопоставление двух актеров: толстый и низкий - высокий и худой. Пары симметрия - асимметрия и подобие - антиподобие довольно близки друг другу.
  Далее, усиление через неожиданное. Подчеркнуто непривычная, неуместная деталь привлекает внимание, а это и есть усиление.
  Остановлюсь, ибо перечислять все известные способы утомительно. Важно еще вот что: усиление имеет две формы проявления - явную, бросающуюся в глаза и скрытую, расчитанную на поиск, на работу зрителя. Я бы не сказал, что какая-то форма более утонченная, но первая выигрышнее, ибо средний зритель обычно не желает трудиться и берет только то, что обнаруживается в явной форме. Для хорошего, образованного зрителя обе формы равнозначны. Чем больше людей воспримет искусство, тем лучше, но расширение аудитории не должно происходить за счет снижения уровня мастерства.
  Существует ряд методов работы, которые и не случайны и не усилены. Это, так их назовем, методы избегания или ослабления. В отличие от усиления в скрытой форме ослабление не указывает на деталь, а наоборот, сглаживает шероховатости, убирает ненужные связи, ассоциации, усиления. К методам ослабления относятся: создание однотонности картины, равновесие составляющих ее частей, различные гармонические отношения (например правило золотого сечения), правильное соотношение упорядоченного и неупорядоченного в картине и так далее. То, что я описываю как ослабление, в большой мере тождественно с понятием хорошего вкуса. Он позволяет прилично одеваться, создавать "добротные", "безупречные" картины, стихи. Соблюдение правил ослабления это соблюдение правил хорошего тона в искусстве, но этого слишком мало для создания значительного произведения искусства. Отсутствие недостатков не означает наличие достоинств. "Спешите видеть человека, дабы не потерять радость", - сказал древний философ. Другой, много позже, уточнил: "В конечном счете все хорошее и все плохое в жизни происходит только от людей". Это очень глубокая мысль. Поэтому всякая красота есть красота человека, и восхищение искусством есть восхищение его автором. Восхищение вызывают не утонченные переплетения линий, а душа, способная их создать. Они, эти линии лишь раскрывают скрытого от нас человека. Если человек нам неприятен, если он запятнал себя преступлениями, то никогда мы не полюбим его картины, стихи, пусть они даже очень совершенны. Довольно частая ситуация: человек доказывает, что такая то книга ему не нравится, потому, что она плохая. Далее следует перечисление надуманных недостатков. На самом же деле не надо ничего придумывать. Ведь для того, чтобы произведение стало плохим необходимо и достаточно, чтобы был плохим его создатель. Если искусство есть способ раскрытия человеческой души, то хорошие стихи, созданные мерзавцем имеют столько же цены, сколько человеколюбивые слова в устах убийцы: суть их - ложь. Вот почему несовместимы гений и злодейство. Злодейство опровергает красоту, лишая ее духовного содержания. Теперь становится понятен и другой факт. Как простая народная песня может быть неизмеримо лучше самых изощренных стихов. Это случается, когда простой человек, пусть даже имя его потеряно в веках, своей искренностью, добротой нам милее образованного эстета. В искусстве главное любовь к человеку. Бывает так, что свою любовь мы переносим на героя книги, фильма, и так его любим, что совершенно забываем об авторе, к которому относимся даже равнодушно.
  Приближаясь к концу своих рассуждений хочу поставить такой вопрос. Если главное в искусстве - создавший его человек, то зачем вообще создаются произведения искусства? Не есть ли это выпячивание собственного Я, не есть ли это демонстрация собственных достоинств? Не есть ли произведение зеркало, а творчество - самолюбование? На эти вопросы я отвечу отрицательно. Хороший мастер творит не ради славы, а в силу внутренней потребности. Это состояние, когда человек не может молчать, не может не творить, мозг творца, замкнутый сам на себя переполняется, он требует реализации вовне. Почему это так станет понятно, если я скажу, что всякое искусство есть диалог. Произведение - речь автора, реакция зрителя - ответ. И творец хочет услышать в ответ отклик души, а не поток похвал. Подсознательно люди так и понимают искусство: отсюда выражение "художественный язык".
  Один и тот же человек может сказать мудрость и глупость, гадость, банальность, может быть косноязычен, многословен. Все это имеет соответствие в искусстве, поэтому одни вещи нравятся, другие нет. С одними авторами хочется говорить, создавая свои произведения, других хочется только слушать, при виде третьих хочется заткнуть уши. Гений это тот, кто определяет развитие искусства, общества, области знания на долгое время вперед. Это не степень таланта, так как даже исключительный талант может не найти отклика. Гений не обязательно тот, кому хочется подражать, но это тот, на кого всегда оглядываются, его всегда имеют в виду, даже когда пытаются его преодолеть.
  Последний важный вопрос - соотношение красоты, созданной человеком и красоты в природе. Если природа безлична, то чьей же красотой я восхищаюсь? Как ни странно, опять красотой человеческой души. Я стою в поле и вижу как ветер колышет пожухлую траву. Мне грустно. Пустота поля, пасмурное небо подчеркивают мое одиночество и ветер тосклив лишь тогда, когда я приписываю ему одиночество, понятие человеческое. Подчеркнутое отсутствие человека это уже его присутствие.
  Я смотрю на кленовый лист и восхищен его точными линиями. Я как бы говорю: человек с трудом мог бы сделать так же. И этим я ввожу присутствие человека. Красота ветра и красота листа есть все равно красота человека. Но следует отличать восхищение от удовольствия. Когда тот же ветер овевает лицо я не восхищаюсь, я просто наслаждаюсь. То же происходит когда я упиваюсь желтизной кленового листа.
  Я закончил описание различений истина - ложь, красота - отвращение, удовольствие - неудовольствие. После различения всегда идет оценка различенного: добро - зло, радость - страх, совесть - бессовестность. Глава 3. Добро и зло.
  Добро-зло - центральные понятия этики, ибо этика - это и есть наука о различении добра и зла. Прежде всего надо различить добро и благо. В простейшем понимании добра как выгоды они совпадают. В моей философии они противоположны. Благо - эгоистическое стремление к удовольствию, личной пользе. Когда сталкиваются желания разных людей, и один жертвует ради другого не из трусости или слабости, а из альтруизма, из чувства долга или из философских принципов, то это и есть добро. Причем, столкновению интересов между людьми всегда соответствует столкновение желаний внутри совершающего поступок. И добро совершается не между людьми, а внутри человека. Благо - всегда приобретение, добро - всегда отказ. Цель блага - увеличить удовольствия и уменьшить свои страдания, цель добра - уменьшить чужие страдания. Страдания уменьшаются через замену грозящих страданий на более легкие или через добровольное принятие страданий, что опять-таки замена на более легкое страдание. Пусть я перевел старика через дорогу с оживленным движением. Доброта заключается не в самом действии, причинении пользы, а в том, что я пожертвовал силами, временем. Жертва небольшая и добро небольшое. Чем больше жертва, тем значительнее добро. Благо это польза. Добро это жертва. Благо и добро противоположны, но могут присутствовать вместе. Факт, что я перевел старика - благо. То, что я пожертвовал силами и временем - добро. Зло это благо без добра. Они могут присутствовать и раздельно. Злой поступок может сопровождаться выгодой. В этом случае он для меня благо. Я могу необдуманной помощью причинить человеку вред. Такой поступок добр, но это не благо.
  Что же такое добро? Всякое человеческое желание можно рассматривать и как удовольствие и как избавление от страданий. Избавление от занозы - удовольствие облегчения и избавление от страданий, утоленная жажда - и удовольствие и избавление, купленный шикарный автомобиль - удовольствие и избавление от зависти, которая есть страдание. Вообще, человек всегда стремится перейти к менее неприятному состоянию. Причем, дискомфорт создают не только физические страдания, но и совесть, мысль, нереализованная потребность в действии и тому подобное. Любой добрый поступок есть тоже переход в более удобное состояние.
  Человек подвержен различным стремлениям. Я хочу съесть яблоко из соседского сада. В то же время я хочу иметь нормальные отношения с соседом. То есть гарантию, что он не поймает меня на воровстве и не побьет. Вообще в поле зрения этики попадают только те поступки, которые могут иметь как хорошие так и плохие последствия. Например, то, что я дышу поступок вненравственный, так как он не может принести никому ни вреда, ни пользы. В других ситуациях я перед выбором. Чтобы упорядочить мои стремления я создаю в голове некую иерархию ценностей. Если добрые отношения с соседом важнее, то я утверждаю, что воровство - зло. Если мне кажется, что важнее утолить голод (например ребенку угрожает голодная смерть), то воровство станет добром. Любой этический поступок есть выбор меньшего из двух зол: в нашем случае это выбор между враждой и голодом. Нет выбора - нет и вопроса о добре. Абсолютно бессмысленно перечисление плохих поступков в Десяти заповедях: не убивай, не кради. Я не могу сказать плохо ли убийство, не зная обстоятельств. Сказать, что убийство - зло это все равно, что сказать: "треугольники имеют красный цвет". Иногда это так, а иногда нет. Поэтому поступок становится злым или добрым только в присутствии альтернативы. Убийство из жестокости или при самообороне. Я выбираю между чужим желанием жить и своей жаждой убийства или между чужим желанием жить и возможной гибелью моей семьи. Поэтому в рамках данной шкалы ценностей добрым называется тот поступок в котором выбирается более ценная альтернатива. Но человек всегда старается выбрать более ценное. А если он необдуманно выбирает меньшую ценность, то его мучает совесть. Как, казалось бы, просто определить добро: все, что сделано по совести - хорошо, против совести - плохо. На самом же деле самые тяжелые конфликты как раз и возникают, когда обе стороны считают себя правыми, действующими по совести: ведь у людей разные шкалы ценностей. И главная проблема добра и зла - несовпадение этих шкал. Но может быть есть абсолютная шкала? Вообще-то, существует мораль - шкала, принимаемая большинством людей. Но мораль может быть и преступной. Вспомним гибель Сократа. Его приговорило к смерти большинство афинских граждан в соответствие с господствующей моралью.
  Было много попыток задать абсолютную ценностную шкалу. Про Десять заповедей я уже упоминал. Половина из них вообще бессмысленна: не поклоняйся другим богам, не произноси напрасно имя бога, не делай изображения богов, людей, рыб, зверей, почитай субботу. Они бессмысленны, потому, что непонятен вред от этих поступков. Например, в чем вред от нарисованной рыбы? Остальные неоднозначны, их выбор произволен. Есть запрет красть, прелюбодействовать, лгать, но почему-то нет запрета предавать, мстить, оскорблять?
  Были и другие попытки. Например такая: "не делай другому того, чего не хочешь себе". Но как быть во время войны? Не убивать врагов? Что в этом случае хуже: убить врага или обречь на смерть свой народ. В обоих случаях смерть, которую себе не пожелаешь. Добро опять неопределимо. Еще такая: "возлюби ближнего как самого себя и тогда все твои действия будут добрыми". Но это не решение проблемы, а ее игнорирование. Ведь если бы все любили всех, никаких бы проблем не было. Именно потому, что не могут не сталкиваться интересы разных людей, не могут не возникать конфликты. Их нельзя решить в пользу и того и другого. Кому-то всегда будет причинено зло. При этом в душе обоих рождается ненависть, злоба к противнику. Некоторые думают, что эта ненависть и есть источник зла, погасив который мы уничтожим зло. Вовсе нет. Когда мы решаем конфликт мирным путем, мы избегаем излишнего зла. А зло заключенное в столкновении интересов все равно остается. Пусть мы делим убитого оленя. Более сильный забирает себе большую часть, хотя на охоте мы затратили одинаковое количество усилий. И я как более слабый не сопротивляюсь и забираю меньшую часть. Это называется мирное разрешение конфликта. Означает ли это, что мне не причинили зла? Причинили. А если бы я возмутился, то меня бы еще и огрели дубиной. Это уже излишнее зло. Человечество старается избегать лишнего зла. Для этого созданы правила поведения, регламентирующие кому сколько зла причитается. У этих правил много имен: мораль, право, иерархия - все то, что упорядочивает отношения между людьми. Зло заложено уже в природе этих институтов, избегающих только излишнего зла через узаконивание зла первичного. А честь, совесть, нравственность, справедливость постоянно бунтуют против правил, вызывая к жизни излишнее зло. Восстания рабов, революции, освободительные войны - все это случаи когда сумма мирового страдания резко увеличивается. Пусть так. Мира нельзя достигать любой ценой. Справедливости ради надо сказать, что право, мораль и стоящая за ними система подавления сдерживают не только жажду справедливости, но и жуткие звериные инстинкты, которые скрываются в каждом человеке под наслоением культуры и готовые вырваться наружу как только будет "все позволено". Чуть ослабил руку и вот уже убивают на улицах, грабят, насилуют. Все это тоже излишнее зло. Так что мораль стремится к минимуму страдания, а нравственность и жестокость с разных сторон ей то противостоят, то с ней сотрудничают. Но у всех трех свои интересы. Нравственность сотрудничает с моралью против жестокости, жестокость опирается на мораль в борьбе с излишними притязаниями нравственности. Убийство Христа как раз иллюстрирует последний случай. Все три решения несут зло и страдания. Итак я показал, что не злоба порождает зло, а неразрешимое столкновение интересов. Любовь тут не играет решающего значения. Да любовь ко всем и невозможна. А раз так, то что мне делать с теми, кого я не могу полюбить, то есть как раз с теми, с кем чаще и возникают конфликты? Или отправляя на эшафот убийцу лицемерно заявлять, что делаю это из любви к нему? А если я из любви к женщине убью и ограблю какого-нибудь человека? Или из любви разрушу счастье своего ребенка (типичный конфликт тещи и зятя, свекрови и невестки). Любовь совместима с преступлением. Потому, что любовь не устраняет столкновения интересов и значит определение добра через любовь бессмысленно. Есть и такой вариант задания абсолютной шкалы ценностей: добро - это такой стереотип поведения, который обеспечивает максимальную выживаемость как отдельной личности так и всего коллектива, народа. В таком определении есть резон, так как все нравственные понятия, в том числе и жертвенность возникли именно как такой стереотип поведения. Возникли-то они так, но ситуация может измениться. Сострадание возникло из взаимопомощи в коллективе. Люди помогали друг другу выжить. Но вот другая ситуация. Человек мучительно умирает от рака. Я из сострадания даю ему яд. Где тут увеличение выживаемости, или считать, что этот поступок не добр? Или город обороняется до последнего человека, предпочитая смерть рабству. Где тут выживаемость? Оказывается, что жизнь не самая большая ценность. Что есть еще более ценное, чем жизнь? Может быть избавление от страданий? Попробуем определить абсолют через него. Пусть добро - это такой поступок, итогом которого является наименьшее количество страдания у всех окружающих. Проверим. Сократ доставлял согражданам много неудовольствия. По их мнению он подрывал традиции, сеял сомнение, короче, развращал молодежь. Это доставляло страдание добропорядочным гражданам и они решили, что их страдания сильнее, чем страдания Сократа, тем более, что тот верил в бессмертие души и смерти не боялся. Итог: убийство великого человека, покрывшее афинян позором на тысячелетия вперед. Может быть учитывать только физические страдания? Тогда от длинного списка возможных преступлений останутся только убийство, изнасилование и истязание. Да и убийство надо вычеркнуть из списка. Ведь смерть - это избавление от страдания. А самым добрым поступком будет уничтожение цивилизации, благо оружие теперь позволяет это сделать быстро и безболезненно. Может, лично мне такой исход истории и кажется наилучшим, но что делать с теми, кто умирать не хочет и предпочитает страдания.
  Я уже упоминал три способа решения конфликтов. Все они ориентируются на разные ценности. Нравственность исходит из справедливости, мораль из минимума страдания, а жестокость из права неограниченной свободы. Свобода, справедливость, непричинение страдания (доброта в узком смысле) - эти понятия традиционно считаются добром. И это справедливо: отсутствие любого из них быстро приводит к гибели и отдельного человека и целые народы. Но вся беда в том, что они несовместимы. Свобода приводит к жестокости и угнетению других, то есть к несправедливости. Справедливость не предполагает прощения, наказывая часто очень жестоко и подавляет попытки угнетения, тем самым исключая свободу. Стремление к непричинению страданий делает человека несвободным от собственной доброты и несовместимо со справедливостью, так как отказывается от справедливого наказания и справедливого распределения благ. Вообще, доброта есть несправедливость. Поэтому чем -то надо жертвовать. Иногда выбирать легко. Свобода для раба или свобода действия для убийцы. Помиловать слабого ребенка или сильного врага. Тут никто не ошибется и выберет для слабого минимум страданий за счет справедливости, для угнетенного - свободу за счет минимума страданий. Для обиженного справедливость за счет свободы. Причем каждый раз один человек улучшает свое положение за счет другого. При освобождении рабов гибнут их бывшие хозяева. Восстанавливая права обиженного я насильственно ограничиваю свободу действий обидчиков. Давая лишний кусок слабому, я отнимаю его у другого, пусть даже у себя. Но крайние случаи в практике редки. Чаще всего сталкиваются интересы людей с примерно равными силами, степенью свободы. В этом случае невозможно определить кому за счет кого жертвовать. В результате возникают неразрешимые конфликты. Это и есть тот случай, когда нельзя определить, чей поступок будет добр. Каждый будет считать правым себя.
  Бескорыстие. Победивший в столкновении интересов гарантированно причиняет зло. Проигравший терпит зло. Есть и третий вариант - если кто-то уступит добровольно. И если некто уступил, то значит он получает в замен нечто выгодное. Что это может быть. Отказаться от своих прав он может из трусости, тогда он получит спокойствие. Или из корысти, если ему пообещают что-то взамен. Совсем другие мотивы: осознание собственной хорошести (гордыня), уважение окружающих. Все это тоже товар, приобретаемый в виде обмена: я совершил "добрый" поступок, а вы меня за это уважаете. Наконец, чистый альтруизм, когда доброта осуществляется просто потому, что чужое страдание переживается как свое собственное. Если я поступлю иначе, то меня ожидают сильные душевные страдания.
  Я вовсе не хочу сказать, что альтруист и эгоист одинаково корыстны. Их корысть разная. И если первый достоин восхищения, то второй презрения. Это несомненно. Но разница между ними не в корыстности и не в доброте. В чем их разница я скажу далее. Пока же ограничусь промежуточным выводом: определить добро через бескорыстие нельзя.
  -Хорошо, пусть все поступки корыстны,- скажет мой собеседник,- но душа альтруиста жертвенна, она теряет, тогда как душа эгоиста приобретает. Он приобретает удовольствие, а душа альтруиста заменяет сильное душевное страдание на слабое физическое. Например, уступая место в автобусе я жертвую физическим комфортом. Причем поступок не должен приносить никакого удовольствия: иначе он и делается ради этого удовольствия. А обратный обмен как раз чаще всего и бывает злом: предатель и трус меняют физические страдания на душевные. Или просто выбирают физический комфорт не испытывая душевных страданий. Это уже либо циники, лишенные совести, либо люди занимающиеся ловким самообманом, то есть намеренно погрузившие совесть в состояние сна. Все эти люди сходны тем, что избавляются от физических страданий за счет других. Потому, что говорить о причинении зла себе можно только в очень абстрактном смысле. Предлагается следующее определение добра: добро - это жертвенный по отношению к другому человеку поступок, не вызывающий у меня никакого удовольствия, при котором я свои душевные страдания меняю на физические.
  Необходимо подчеркнуть, что не всякая жертва является добром, так как все поступки в сфере этики являются жертвенными. Даже преступные. Где есть выбор там есть жертва. Ведь преступник рискует свободой, теряет добрые отношения с людьми, наконец, ему нужно приложить усилия для совершения злодеяния. А если у него есть зачатки совести, то приходится преодолевать и ее. Все это тоже жертва. Правда, это жертва ради себя. И она сочетается с ущемлением других.
  Пусть я спортсмен и провожу тяжелую тренировку ради некоего душевного спокойствия. Я знаю, что проиграю соревнования, и таким образом, я не получаю никакой радости. Я жертвую, но можно ли это назвать добром или злом? Нет. Потому, что это поступок не в сфере взаимоотношений между людьми, это отношение меня с самим собой. Таким образом, жертва может быть и добром, и злом, и нейтральным поступком. Все зависит от того, ради кого я жертвую.
  Я был не прав, утверждая, что добро это всегда обмен душевного страдания на физическое. Например, чтобы достать редкое лекарство человек идет на унижение, на дачу взятки. Это неприятно не потому, что затрачены силы и деньги, все это мелочи по сравнению с унижением. Этот поступок добрый. Тут выбор между двумя душевными страданиями: мыслью об унижении или мыслью о не спасенном человеке. Тот кто выбрал первое сделал это ради другого, а тот, кто выбрал второе выбрал ради себя.
  Казалось бы, вот оно, решение. Но к сожалению, такое определение добра годится только когда моя жертва не затрагивает интересов других. И в сфере политики, где любое решение затрагивает интересы многих людей, такое определение неприменимо. Например, государство ведет войну за спорные территории. Будет ли уступка врагу, то есть жертва, добром. Решение целиком зависит от воли государя. Одни советники говорят, что безнравственно ущемлять права соседнего народа. Они хоть и чужие, но они такие же люди и относиться к ним надо как и к своим. Другие советники отвечают, что безнравственно жертвовать своими подданными ради чужих. О них заботится их собственный государь. Но кто защитит своих, если свой государь помогает чужим. Задача не имеет однозначного решения. Проблема в том, что жертвуя своими интересами государь пожертвует и интересами своих подданных, которых такой исход войны вовсе не устраивает. Понятие "свое" в этом случае не индивидуально, а коллективно. Свое одновременно и чужое. Поэтому, любое решение будет и добром и злом с разных точек зрения. Мы пришли к тому же с чего и начали. Остается признать, что определить добро принципиально невозможно. Когда-то, да еще и теперь люди верили, что может существовать одно добро, что зло можно искоренить совсем. Позже они продвинулись ближе к истине, поняв, что добро и зло существуют только вместе, как противоположности друг друга. Но при этом они полагали, что есть поступки добрые и есть злые. Если бы это было так, то можно было бы дать их точное определение. На самом деле все поступки одновременно и злые и добрые. В любом можно найти и добро и зло. Обычно люди видят только одну сторону поступка и им кажется, что он злой или добрый. Если они и видят вторую сторону, то она кажется им незначительной. Тогда они говорят, что в поступке добра больше, чем зла и, таким образом, в итоге поступок добрый. Я показал, что с разных точек зрения большим будет казаться то одно, то другое и итог каждый раз будет разный. Поэтому, определить добро можно только для каждой точки зрения отдельно. Выше я определил добро как жертвенный по отношению к другому человеку поступок, не вызывающий у делающего его никакого удовольствия, при котором он свои душевные страдания меняет на физические. Удается найти поступки, подходящие под это определение и не наносящие вреда никому. Можно ли говорить, что такой поступок абсолютно добр, то есть не содержит никакой примеси зла. Например, я объясняю незнакомцу, как найти такую-то улицу. Нет, такой поступок все равно и добр и зол. Но добро я причиняю другому, а зло себе. В данном случае зло состоит в усилиях, потраченных на другого, от которых нет пользы для меня лично. То есть, бывают поступки трех видов: и пользу и вред получают другие люди; одно получаю я, а другое кто-либо; и третий случай, когда и пользу и вред получаю только я. Сила добра заключена во вреде. Ведь поступок по отношению к другому добр именно потому, что причиняется вред, то есть зло себе. Вред одновременно источник и зла и добра. И обратно, сущность зла в пользе, то есть в добре. Это значит, что любой поступок в сфере нравственности порождает одновременно и пользу и вред, и соответствующие им добро-зло. Стало быть, оценивать поступок следует не по наличию в нем добра или зла (они есть всегда), а по их количественному и качественному взаиморасположению. Важно помнить еще вот о чем. Добрый поступок вовсе не обязательно выглядит красиво. С точки зрения многих моралей честь дороже жизни и человек пошедший на унижения ради другого выглядит как отвратительный, бесстыдный, слабый. А злодейство наоборот может выглядеть красиво, завораживающе. Вопрос о добре не есть вопрос о красоте. Проблема ставится по-другому. Можно ли человека уличить в том, что он приобретает за счет другого, или он отдает что-либо другому за счет себя. Ведь я могу жертвовать свободой и честью не нанося вреда никому. При этом я отвратителен, но в то же время добр. В христианстве такая ситуация хорошо описана. "Нет выше той любви, как если кто положит душу за друга своего", "кто унижен будет, тот возвеличится", "кто потеряет душу, тот спасет ее", "и последние станут первыми".
  Тут уместно ответить на возможные возражения. Добро всегда жертва и потому несовместима с удовольствием. А зло с неудовольствием. Но за добрый поступок могут похвалить, наградить, за злой наказать. Так что, добро удовольствие? Вовсе нет. Награда и возмездие - уже другие этические события. Это следствия, но не сами поступки. Другой пример: пусть меня ударили. Разве это не зло? А если угостили вкусной едой, разве это не добро? Опять произошла путаница. Речь здесь идет о внешних воздействиях, то есть о восприятии моим Я добра и зла, совершенными другим человеком. Поэтому и неудовольствие от добра и удовольствие от зла будет испытывать тот, кто их совершил, а не тот, кто испытал. Вообще о добре и зле можно говорить только когда мы рассматриваем отношение данного лица к его и именно его поступкам. Когда меня ударили, то зло заключено не в факте удара, а во внутреннем состоянии того, кто это сделал. Поступки оцениваются с разных точек зрения. Но всегда прежде, чем объявить чей-либо поступок злым или добрым надо всегда выяснить, какие у человека были намерения. Когда я утверждаю, что тот-то человек злой, это значит, что я мысленно ставлю себя на место этого человека и с его позиций оцениваю поступок. Возможно, я найду, что на его месте поступил бы так же. Например солдат вражеской армии воевал против меня, нанося мне и моей стране ощутимый вред. Но если он попадет в плен, то к нему, как правило, относятся снисходительно и обращаются без ненависти. Потому, что каждый видит в нем такого же солдата, как и он сам. А если его сторона ведет несправедливую войну, то каждый знает, что попал на войну он не по собственной воле. Совсем другое дело, если он проявлял жестокость, убивал мирное население, сжигал деревни, осквернял святыни. С таким солдатом и разговор будет другой. Поставив себя на его место каждый скажет: я так не поступаю. И потому военный преступник заслуживает смерти.
  Часто обиженный человек не желает вникать в позицию своего обидчика и объявляет его поступки злыми, тогда как на самом деле его позиция может быть и внутренне оправданной. Часто человеческая вражда как раз и происходит из-за недоразумения, из-за нежелания вникать в позицию другого. Такое нежелание, порожденное острой обидой или врожденной невоздержанностью есть уже настрой на конфликт. Поэтому, важнейшей добродетелью является мудрая терпимость, не карающая без суда и следствия, позволяющая избежать положения, когда обе стороны считают себя несправедливо обиженными.
  Наконец, третье возражение. Когда я ударился ногой о камень и причинил себе боль, это разве не зло для меня? Нет, не зло. Этот поступок ни злой и не добрый, он вообще не входит в область этики. Произошла подмена понятий. Вместо того, чтобы сказать: это неудовольствие, неблаго мы употребляем слово "зло" в его бытовом значении. Подобные подмены не так уж и безобидны, потому, что благодаря им большинство людей, крайне неясно представляя себе, что такое добро и зло, излишними конфликтами увеличивает суммарное страдание мира.
  Если делать добро тебе доставляет удовольствие, то значит ты делаешь не добро. Добро делать не хочется, оно делается под принуждением совести. Если я его не сделаю, то буду мучиться, мне будет еще хуже. Добро выбирает из двух зол меньшее. Если я жертвую ради кого-то, но получаю при этом удовольствие от благодарности или от сознания собственной хорошести, то такая жертва уже эгоистична, она делается ради себя.
  Этика - наука различения (или неразличения) добра и зла, но главным образом различение внутри себя. Вот почему этика - это наука саморазоблачения. Ни красота, ни звание, и даже ни ум и ни талант не делают человека лучше, но лишь доброта. Тот же, кто добр не ставит это себе в заслугу, так как знает, что это лишь долг. Нет людей хороших и плохих. Есть люди улучшающиеся и ухудшающиеся. Содержание нравственного делания заключается в том, чтобы двигаться, ибо неподвижная совесть не есть совесть. Зло может существовать в двух видах - зло во мне и зло во вне. Но все это мое зло. Пока я воюю с внешними врагами, я кажусь себе хорошим и справедливым, так как не вижу, что зло моих врагов это просто нереализованная часть моей собственной души. Оставьте меня наедине с собой и я обнаружу все эти пороки в себе самом. Вспомните сколько гадости находили в себе Достоевский и Толстой. А вот Пушкин не занимался самокопанием, он в большей степени противостоял обществу, имел большое число врагов и у него мы не видим острого ощущения собственной порочности. Каждый человек имеет столько и таких врагов, сколько и каких захочет сам. Тот же Пушкин в последний год до своей гибели трижды посылал вызов на дуэль вполне честным людям, по ничтожным поводам. Он погиб из-за жены, а сам был известным охотником до чужих женщин. Он требовал сатисфакции за неудачную фразу, а сам своими эпиграммами ославил немало людей. Пушкин - прекрасная иллюстрация того, как свои пороки помещают вовне. Если же человек не совершает зла, живет как тихий обыватель, то он и не борется со злом, не имеет врагов.
  Более массовый пример дает нам история революции. Пока подпольщики боролись с царизмом, их убивали, сажали в тюрьмы, ссылали. Но стоило им победить, как они стали совершать те же самые действия. Может это была расплата, месть? Нет, потому, что вскоре они стали уничтожать своих собственных соратников. Бороться с жестокостями царизма могли только люди, обладающие такими же качествами. А те, что не обладали железным характером либо погибали, либо уходили из революции. Вспомним также историю религиозных войн, раскола. Диссиденты всегда обладают качествами своих палачей. Эту мысль не надо понимать так, что если человек борется с фашизмом, то он в душе сам фашист. Имеется в виду не идеология, а методы борьбы. И эти методы не обязательно такие же жестокие, но достаточно жестокие, чтобы победить противника. Кроме того, борьба разных групп людей - процесс статистический. Те же антифашистские группы могли ограничиваться расклейкой листовок. Но такие группы всегда вылавливались и уничтожались.
  Итак, зло из состояния "во вне" легко переходит в состояние "внутри". Соотношение двух форм зла - одно из проявлений более глобального закона о постоянстве соотношения добра и зла. Наш мир устроен так, что соотношение добра и зла в нем примерно постоянно, но распределены они неравномерно как в пространстве, так и по человеческим индивидам, по группам индивидов. Всякому добру, каковым является борьба со злом, соответствует внешнее зло. Это так, если рассматривать отношения двух людей: меня и противника.
  Если рассматривать меня одного, то надо сказать: добру в моей душе соответствует мое же зло, объективированное вне меня. Оно реально, так как может вернуться ко мне. Если брать добро не как противостояние злу, а как простое делание, помощь, то и здесь возникновению добра всегда соответствует появление зла, так, чтобы их соотношение осталось прежним. Отсюда следует, что улучшая себя ты относительно ухудшаешь другого. Как это происходит? Конечно, это не значит, что рождению святого будет соответствовать рождение преступника. Это процессы случайные, статистические. Святость изменяет информационное поле человечества, нравственные требования поднимаются на другую высоту, и тот, кто раньше считался человеком умеренно добродетельным будет казаться хуже, хотя, по сути, он остался таким же. Фарисеи казались безупречными до тех пор, пока не пришел Христос.
  Равновесие добро-зло сохраняется не только в обществе, как целом, но и в сознании каждого отдельного человека. В силу видовой и личной привычки человеку необходимо то или иное количество не только положительных, но и отрицательных эмоций: ненависти, страха, жестокости, боли. Если всего этого он видит и ощущает слишком много он отворачивается, не желая видеть чужое страдание. Но если вокруг него устойчивое благополучие, то он начинает искусственно удовлетворять отрицательные потребности. Тут можно назвать много способов. Страх реализуется в религии, оккультизме, на войне. Жестокость - в спорте, при просмотре жестоких фильмов, боль душевная и физическая - в театральных трагедиях, в сексуальных извращениях.
  Рассмотрим чувство ненависти. Человек всегда кого-то ненавидит: сектантов, евреев, гомосексуалистов, коммунистов, коммерсантов, интеллигентов. Но ненавидеть евреев считается неприличным, а коммунистов - правилом хорошего тона. Люди не понимают, что это одно и то же душевное состояние, хотя и направленное на разные объекты. Во всех перечисленных случаях вред, приписываемый ненавидимым, многократно преувеличен. Но не надо включать сюда случаи, когда вред действительно реален: ненависть к завоевателям, к тиранам.
  Человек не может долго выносить слишком большое горе или слишком большое счастье. Поэтому существует ряд защитных механизмов. Они действуют и в области физиологии, и в области психики, и в области нравственного самосознания. В первом случае это шок, то есть выключение болевых механизмов. В случае психики это состояние оцепенения, безразличия, своего рода отупение в критических ситуациях. При нравственных перегрузках выключается совесть, смещаются понятия добра и зла. Если человека быстро перенести из привычных психологических условий в невыносимые, то он может не выдержать такой перемены и покончить жизнь самоубийством. Если же делать это постепенно, умело, то можно довести его до какого угодно скотского состояния. Напластования культуры легко снимаются, человек дичает. Он привыкает ко всему, он равнодушно смотрит на чужую и даже на свою смерть. При этом его понятия о добре и зле смещаются очень сильно. Нельзя сказать, что они хуже. Они такие, какие возможны при данных условиях. Понятия благополучного мира в крайних ситуациях не применимы.
  Точно так же и сильная радость, ощущение счастья не может длиться долго. Оно притупляется и переходит в область обыденного. Страстная любовь, предоставленная сама себе, переходит в фазу спокойной супружеской любви. При этом глубина любви может даже возрастать, ибо ее глубина определяется жертвенностью, а не силой страсти.
  Соотношение добра и зла в разные эпохи и у разных народов стремится к одному и тому же значению. Человек смотрит на мир сквозь призму культуры. Именно культура оберегает человека, не дает ему заглянуть в глаза смерти со всей обжигающей ясностью. Страх смерти - это некая психологическая константа, унаследованная нами от животного мира. Этот страх неизменен во все века и все эпохи у всех народов, и несмотря на психологическую защиту в виде культуры, он приводит всех людей к единому знаменателю, не дает эпохам различаться слишком сильно. Собственно, эпохи, культуры - это разные способы защититься от смерти. Их различие связано с уровнем научного знания. Оно порождает соответствующие общественные институты. А те определяют собой разные формы культуры. Другая мощная константа человеческой психики - ощущение физической боли. Ее уже не затушевать никакой культурой. Можно убедить человека, что смерть это не страшно, но нельзя убедить, что боль это не больно. Лишь имея в виду то или иное количество боли и страха, приходящейся на человека, можно говорить о жестоких и мягких эпохах. Показателем тут может служить процент людей умирающих насильственной смертью. Зато все то зло, которое связано с бытом, работой, торговлей, нравственными отношениями, распределением благ, иерархическими отношениями в обществе, легко нивелируется. Почему человек страдает от того, что у него нет, допустим, машины? Зло ли это? Люди прошлых веков не были несчастны от того, что не имели телевизоров и магнитофонов. И люди будущих эпох не будут счастливее нас. Все зависит от сравнения. Собственно, нет таких состояний как плохо или хорошо, есть лишь состояние ухудшения или улучшения по сравнению с тем уровнем, который в данную эпоху считается привычным, средним. На макроуровне это ухудшение и улучшение по сравнению с другой эпохой, пусть даже известной лишь по книгам, или с другим государством. В пределах семьи это может быть обычная ссора - ухудшение на фоне повседневной жизни, или ухудшение по сравнению с соседом, который приобрел новую вещь, которой у меня нет.
  Как теперь видно, память, и вообще информация, играют главнейшую роль в улучшении или ухудшении жизни. Тут очень важна роль забвения. Оно стирает информацию о том добре и зле, которое совершалось в прошлые эпохи. Оно не позволяет во всей полноте сравнивать свою эпоху со слишком отличными от нее предыдущими. Забвение помогает каждой новой эпохе быть сама собой, позволяет ей создавать свои нормы добра и зла.
  Нивелировка соотношения добро-зло происходит двумя путями: в физическом плане общество стремится к минимуму зла, достаточному, чтобы развиваться, но и стремится не превышать его. Если зла в обществе слишком мало, то оно перестает развиваться, окостеневает и все равно вырывается на положенный уровень. Если, например, перестать наказывать преступников, ссылаясь на гуманизм, или запретить есть мясо, то это вызовет сопротивление, подавить которое можно только репрессиями, то есть опять же насилием. Если же в государстве физического зла слишком много, то общество тоже сопротивляется, стараясь устранить причину зла: тиранов убивают заговорщики, войны прекращают под давлением уставшего народа. Зло же, порождаемое сравнением, нивелируется при помощи забвения. Это второй путь. Третий путь связан со злом в сфере нравственных отношений. Здесь дело обстоит точно так же: человек не может ощущать себя слишком хорошим или слишком плохим. Поэтому, человеческая доброта, так же как и человеческая злоба не могут быть беспредельными. Чем больше человек пытается стать добродетельным, тем больше он в себе находит дурного. Вот почему все настоящие святые отличались величайшим смирением: они знали всю глубину своей порочности. Их святость заключалась в совести. А совесть - инструмент для обнаружения собственной преступности. Люди, ставшие на путь порока, наоборот, создают философии самооправдания или становятся циниками, или просто стараются не думать на определенные темы. И то и другое и третье означает нечувствительность совести. Злодей, погрязший в преступлениях, похож на наркомана, что колет себе все больше и больше наркотика: он придумывает все новые и новые истязания для своих жертв, пытаясь вернуть ускользающую остроту ощущений. Классический пример - Иван IV, проводивший ночи в изобретении новых пыток, когда колесования и сажания на кол переставали радовать глаз. Под степенью преступности в данном случае я понимаю именно состояние души, так как количество жертв тут не имеет значения. Убийство одного или миллионов совершается при одинаковых степенях жестокости.
  Итак, состояние души всех людей укладывается в довольно узкие рамки, хотя характер их поступков может иметь гигантские различия. В искусстве оправдывать себя человек достиг большого совершенства. Душа его хранит в себе множество потайных ходов, тайных лазеек, тупичков. Искать его в этих подземельях пустая трата времени: если совесть хочет ускользнуть, она сделает это. И еще. О существовании этих потайных ходов сам человек как бы и не знает, ибо прячется он от самого себя. Этика, наука саморазоблачения, заключается в обнаружении самого себя.
  Мы, люди, бездумно употребляем слова, не определяя их. И слушатель понимает их в бытовом, общеизвестном смысле. В большой степени философия запутала сама себя, играя с разными значениями одних и тех же слов. Бывает смыслы меняются в пределах одной строки. Получается, что одно слово обозначает разные вещи, в то же время связывая их через себя. Здесь язык теряет связь с миром, становится самодостаточным, а полученное знание значимо только в сфере абстрактных понятий. Меняя смыслы слов, вместо того, чтобы придумать новые названия для новых явлений, мыслитель оставляет тропку к старым смыслам, ибо только в их свете новая мысль имеет значение. Одно и то же явление можно рассматривать с разных позиций, истина становится многозначной, но работать с новой истиной можно только держа в памяти все предшествующие. Все это я вспоминаю для того, чтобы привести разные уровни понятия добро-зло. Я уже употреблял его сперва в бытовом значении, где добро противоположно злу; потом рассмотрел добро как противоположность благу; после рассмотрел добро с точки зрения добра, то есть как противоположность добра самому себе. Теперь я докажу, что добро не отличается от зла, и значит, не существует.
  Прежде всего, каждое человеческое действие и даже мысль имеют бесконечно много последствий, как во времени, так и в пространстве. Причинно-следственные цепи длятся, ветвятся, пересекаются. Иногда некая причина бывает необходимой для какого-то события, то есть без него это событие не произойдет. Но как правило, цепь быстро теряется в однотипных событиях, то есть рассеивается в пространстве, перестает быть необходимой. Так же как энергия, проявляясь в виде импульса, силы, быстро рассеивается в виде тепла. Но в любом случае последствия не ограничены во времени. Понятно, что просчитать все последствия нельзя. Если предполагать реальное существование добра и зла, то среди бесчисленных следствий будет множество как положительных, так и отрицательных. И если понимать добро как ответственность за свои поступки, а только так его и можно понимать, то всякое действие одновременно и добродетельно и преступно. Человек лишь пошевелил пальцем, а в веках он этим совершил мириады добрых и злых дел. И потому не делай дела, которое считаешь добрым, пока не увидишь, в чем состоит его злая часть. И обратно: преследуя зло в себе и в других, подумай, может быть ты воюешь с добром? Эти рассуждения имеют прямой практический смысл. Главный итог такого рассмотрения поступков - избавление от ненависти, ибо ненависть появляется там, где добро слишком самоуверенно. Постоянный анализ своих и чужих поступков нужен не для того, чтобы постоянно отказываться от действий или, наоборот, оправдывать их. Важно изменить отношение к этим действиям. Будет делаться все то же самое, но с другими мыслями. А внутреннее состояние это именно то, что делает поступок нравственным или безнравственным.
  Поиск зла в собственных поступках требует кроме изобретательности еще и отчаянного сопротивления собственному сердцу. У человека есть два вида психологической защиты: слепота и цинизм. В обычном состоянии человек не видит своего зла. Если же ему раскрыть глаза, объяснить ему, насколько он плох, то его чувствительность все равно быстро притупится. Созерцая зло, он не испытывает угрызений совести. Это уже цинизм. Так что равновесие все равно сохранится: оба состояния одинаковы. Доброта закладывается в детстве, люди получаются более или менее добрые. Но после они не могут изменить свою природу: они не улучшаются и не ухудшаются. Они могут изменить свое поведение, стать добродетельнее или преступнее, но не могут стать совестливее или бессовестнее. Количество сострадания у каждого строго определ╦нное.
  Любой поступок можно объявить и дурным и злым, даже не рассматривая отдаленных последствий. В этом опять же проявляется неразличимость добра и зла. Я пошевелил пальцем и спас тонущего муравья. Значит поступок добр. Но я затратил энергию, которую взял от съеденной курицы, которую для меня убили. Значит он злой. Но я жертвую ради спасения муравья не только затраченными усилиями, но и увеличением собственной вины. Как сказано: "Погубивший свою душу спасет е╦". Значит поступок вс╦-таки добр. Нет, ты применяешь евангельские фразы для самооправдания, а они предназначены для оправдания, неосуждения других. Так, что поступок зол. И так далее. Поступок добр или зол не сам по себе, а в зависимости от позиции с которой его рассматривают.
  Мне известны четыре соображения, почему добра и зла не существует. Первое из них я рассмотрел выше.
  1). Так как добро и зло неопределимы, неразличимы. Вот еще три. 2). Так как все детерминировано, свободы не существует. 3). Так как все возможные поступки эгоистичны. 4). Добро и зло как красота и некрасивость: совершенство обращается к несовершенству. Определить добро и зло из блага, то есть из конкретной пользы не удается, так как мы вынуждены учитывать только ближайшие последствия поступков. Чем более широкие следствия будут явлены, тем более сомнительными покажутся наши действия. Добрые намерения могут дать противоположный результат. Поэтому существует другая концепция добра-зла: добрые поступки это те, которые сопровождаются добрыми намерениями, иначе говоря, доброта - не поступок, а внутреннее состояние того, кто этот поступок делает. Такое понимание господствует среди людей. При первом взгляде такое определение безобидно. Опасность станет более ясной, если повторить определение другими словами: "добро есть лишь то, что осознается как добро и зло есть лишь то, что осознается как зло". Отсюда первая уловка любого злодея - убедить себя в своей правоте. Поступки, окрашенные ненавистью или, наоборот, доброжелательностью встречаются не так часто. Основная масса поступков совершается без сильных эмоций. И кто признается себе, что намеренно причинил кому-то вред? Обычно каждая сторона искренне считает себя правой, а значит и доброй. Но присмотрись внимательно: каждая сторона всегда считает правильной ту позицию, которая выгодна. Доброта у них всегда совпадает с пользой. И потому их искренность и справедливость сомнительны. Помни: добро есть избегание зла, сопровождаемое раскаянием, но совершение добра есть зло, ибо где нет раскаяния, там нет и совести, там нет и добра. Чтобы оценить свой поступок всегда из добра вычитай долг, а ко злу прибавляй совесть. Если совершение зла сопровождается раскаянием, то в злом поступке доброты больше, чем в ином добром, ибо только зло может сопровождаться раскаянием. Раскаяние - это стояние во зле, при котором зло вызывает отвращение. "Погубивший душу свою спасет е╦", потому, что если ты увидел душу свою на дне пропасти, то это первый шаг наверх. Понимаем ли мы добро как пользу, или как доброжелательность, или как жертвенность мы всегда предполагаем за человеком свободу воли, ибо доброта или злоба - прежде всего характеристики человека как личности и если человек не свободен, то он и не ответственен за свои поступки.

Свобода и несвобода. Из их несовпадения родились равенство и неравенство, справедливость и несправедливость, вина и безвинность, наконец, добро и зло. Уберите свободу воли и все эти понятия потеряют смысл. Разумеется, никакой свободы в физическом смысле не существует, чему будет посвящен особый раздел книги. Здесь же я скажу кратко: свобода - мнимая величина в информационном поле человечества, философская фикция. Маркс говорил, что идеи, когда они овладевают умами людей, становятся материальной силой, имеющей реальные физические последствия. Понятно, что эти идеи могут быть и ложными. Истина о существовании свободы оказалась не разоблачившей себя ложью. В информационном поле ложь существует наравне с истиной, в нем она реальна. И пока она реальна, реально и существование добра-зла. Идея треугольника имеет реальный прототип в физическом мире. Идеи свободы и добра прототипов не имеют. Нет ни объектов, ни связей, которым можно присвоить эти названия. Происхождение лжи о свободе воли понятно: человек не может учесть все факторы, воздействующие сейчас и воздействовавшие в прошлом на его Я. Причина и следствие могут быть оторваны друг от друга на годы, причина может быть забыта, незамечена, и возникает иллюзия свободы. Таким образом, свобода, а вместе с ней добро-зло существуют в малом замкнутом пространстве. В масштабах вселенной и в масштабе вечности, при полноте информации свободы нет. Свобода - это абстрагирование от неподдающихся классификации воздействий.
  Добро есть несвобода. Долг - это добро, осознавшее себя как несвободу. А то, что мы называем добротой на самом деле есть воспитание, усвоенный стереотип поведения. То добро, которое не вмещается в такое понимание - это любовь. Любовь - уже не добро, так как любовь по своей сути есть любовь к самому себе, то есть корысть, эгоизм. Этому посвящен особый раздел рукописи.
  Полностью изъять добро-зло из этики невозможно по понятным причинам: последует гибель цивилизации. Разумеется, рано или поздно смерть наступит. Как это произойдет технически неизвестно. Будет ли это война, самоубийство, вырождение или экологическая смерть - неважно. Катастрофа наступает тогда, когда добро и зло становятся неразличимы. Это симптомы близкой смерти. Значит "уже близ есть, при дверех". В моем изложении они еще различимы, хотя это различение не абсолютно. Это даже не добро-зло, а понятия их заменяющие.
  Вопрос ставится так: если добра и зла нет, то каким образом происходит выбор между двумя возможными поступками (если они не преследуют выгоду?)
  Для моего понимания добра не нужно понятие свободы. Добро - понятие не свободы, а красоты. Вместо "доброе" и "злое" следует говорить "красивое" и "некрасивое". Тогда осуждение есть ни что иное, как отвращение. Мысль сама по себе не нова, но никто не догадался точно ее обосновать, благодаря чему она существовала в неосознанном виде. По-русски "некрасивый поступок" означает злой поступок. А обоснование выглядит просто, если вспомнить, что красота есть совершенство, а совершенство поведения определяется не только повышенной способностью к выживанию, но и учитывает воспитание, эстетику, традиции. Теперь проясняется мысль Достоевского, о том, что красота спасет мир. Точнее он все еще существует благодаря наличию в нем красоты (добра, совершенства).
  Несколько поясняющих примеров. Трусость может сохранить конкретного человека, но армия трусов не спасет государства. И наоборот, государство часто вынуждено жертвовать своими подданными, посылая их на войну, ограничивая их свободу ради сохранения своей целостности. Такое государство ощущается населением как совершенное, красивое, что проявляется, например, в любви к военным парадам - демонстрации военной мощи, в монархизме - обожании сильного, царственного государя. Демократические государства, по крайней мере до сегодняшнего дня, были устойчивыми только в отсутствие сильного внешнего врага. Если он появлялся, то на время войны демократические свободы ограничивались. А если противостояние затягивалось, то государство превращалось в тиранию. Часто тирании становятся жестокими сверх всякой необходимости. Тогда они истощают страну, истребляют население и тоже приводят государство на край гибели. Отклонения от оптимального варианта бывают как в ту, так и в другую сторону.
  Следующий пример - когда человек жертвует жизнью ради другого человека и это называется добротой. Такое поведение понижает выживаемость данного человека, но повышается выживаемость человека как вида, ибо в основе такого поступка - инстинкт взаимопомощи, известный еще у животных.
  Понимание добра как выгодного стереотипа поведения проявляется обычно в неосознанной форме. Оно диктуется самой жизнью, естественным отбором. Разный уровень технического развития общества диктует разные стереотипы поведения. Пример - отношение человека к животным. Вплоть до античного времени жизнь сильно зависела от окружавших человека животных, как домашних так и диких. Чувствуя эту глубокую связь, человек относился к животным как к равным. Для той эпохи характерно обожествление, признание за ними духовного начала. В средние века указанная зависимость исчезла и исчезла всякая жалость , доброта по отношению к животным. Они стали рассматриваться как неодушевленные предметы, с их страданиями никто не считался. В наше время зависимость от природы снова появилась. Изгадив все вокруг себя, человек оказался под угрозой экологической смерти. И снова он проникся добротой к животным. Теперь он испытывает вину перед зарезанными коровами, перед съеденными курами, перед затоптанными лужайками. Он думает, что стал добрее, на самом же деле он опять всего лишь спасает свою бесценную жизнь. Итак, вместо понятия "добро" я ставлю понятие "совершенство поведения", или "красоту".
  Я обещал рассказать о свободе, чтобы увидеть, как самые святые понятия человек использует во зло.
  Хотя я уже говорил, что свободы нет, заниматься ей необходимо, ибо ложное существование, есть все же существование, ибо оно может воздействовать на мир. А это и есть признак существования. Освобождением, свободой обозначают преодоление преград, ограничивающих человека. Если любые опасности и невзгоды понимать как преграды, то станет ясно, откуда у человека врожденная тяга к свободе: это обычный инстинкт самосохранения, обозначенный другим словом. Любое преодоление (опасности, преграды) эмоционально воспринимается как акт свободы. Но свобода в смысле полной свободы воли, в смысле недетерминированности может быть только полной. Е╦ не может быть больше или меньше, ибо состояния большей или меньшей свободы неразличимы. Поэтому свободы нет даже там, где мы е╦ воспринимаем. Бывает освобождение, но не бывает свободы.
  Философия есть искусство задавания вопросов. Ответить на вопрос как правило не трудно, трудно захотеть задать этот вопрос. Философ задает те вопросы, на которые человек не желает знать ответ. Философия - это искусство задавания вопросов. Не слышать вопроса это тоже своего рода искусство. К чему все это? Свобода, как и добро, любовь, красота - понятия священные. Всякая попытка их объяснить оборачивается их разоблачением и люди неохотно воспринимают такие объяснения. Объяснить - значит выяснить причинную или генеалогическую связь понятий, и значит исчезает понятие свободы. В этике вопрос: почему происходит так? равнозначен вопросу: зачем люди делают или мыслят так? А вопрос "зачем ?" предполагает корысть, в смысле выгоды. Все поступки - добрые, злые, нейтральные сводятся к простому желанию жить. Мысль о всеобщей корыстности вызывает реакцию отторжения. Но почему корысть столь презираема? Почему поступки должны быть непременно бескорыстны, а значит бесцельны, и значит бессмысленны? На этом нужно остановиться подробнее.
  Причины две. Прежде всего это понимание корысти на обыденном уровне: корысть как жадность. Корыстный это тот, кто думает о личной выгоде, а значит игнорирует главнейший принцип общественной жизни - взаимопомощь. Такой человек повышает свою выживаемость за счет соседа и за счет выживаемости своего коллектива. Есть люди злые, есть добрые, а есть корыстные. Их не надо ненавидеть, к ним надо испытывать отвращение, ибо это мертвые. Если человек кажется злым, то это может быть ошибка, или сам он верит, что делает добро, а не зло. Во всяком случае у него есть моральные нормы, он признает, что добро лучше, чем зло. Корыстный же стоит вне добра и зла, это циник, то есть нравственно мертвый. С такими людьми не надо спорить, убеждать, воспитывать. Их надо по возможности убирать из поля зрения. Если без них нельзя обойтись, то можно пользоваться их услугами, не испытывая к ним ни малейшей благодарности. Тем более, что они получают ее в материальном выражении.
  С другой стороны, корыстный поступок не всегда жадность. Когда я утверждаю, что все поступки людей корыстны я вовсе не обвиняю людей в эгоизме. Не стоит обвинять человека, если он не знает своей выгоды, или не сосредоточен на ней. Но здесь корысть воспринимается как несвобода. То есть я объяснил поступок, нашел его причину, его выгодность. Несвободный поступок теряет нравственную ценность. А поскольку большая часть физиологических ценностей существует в сознании как ценности нравственные, то потеря нравственной ценности воспринимается как потеря ценности вообще. Происходит вот что. Настоящая ценность в смысле выгоды подменяется вымышленной нравственной ценностью. Поступок самоценен. И человек хочет выполнять именно такие, самоценные поступки. Почему возникает самоценность? Потому, что выгодность и необходимость поступка не всегда очевидна. Представим себе, что мать кормит ребенка и задает вопрос: а зачем я это делаю? Если она умна, она скажет, что ребенок поддержит ее в старости. А если глупа? Ребенок умрет от голода, потому, что мать не увидела своей выгоды? Чтобы этого не произошло, природе выгодно держать нужный стереотип поведения в виде инстинкта. Таким образом, нравственные поступки опираются на инстинкты. Любви, жалости, дружбы, и так далее. Поэтому, когда человеку объясняют истинный смысл его поступков, он попадает в неприятную ситуацию. Совершать поступок преследуя именно выгоду он не хочет, так как привык подчиняться инстинктивным чувствам. И в то же время инстинкты оказываются ложными. Любовь уже не любовь, дружба не дружба. Все же инстинкты как правило побеждают, а мозг стремится вытеснить нежелательные мысли из сознания. Это и выражается как неприятие определенных философских положений.
  В нашем случае это мысль о всеобщей корыстности и мысль о несуществовании добра. Собственно, это не две мысли, а одна, как показано выше.
  Теперь я вернусь немного назад, к тому месту, где я ввел новое обоснование добра. Если старое понятие добра опиралось на свободу воли, то новое опирается на авторитет красоты. В чем их принципиальное различие. В первом случае главным понятием добра является понятие ответственности за свои действия. Именно для этого и нужна свобода. Без свободы нет выбора, нет ответственности. И если нет свободы, рушится вся конструкция. Новое определение добра как красоты не нуждается в свободе. Так как такое добро опирается не на ответственность, а на инстинкт красоты. Добро делается не из страха ответственности, а из инстинктивного альтруизма. Причем красота, как совершенство есть понятие объективное. Потому, что всегда можно строго обосновать, почему такая машина работает лучше, совершеннее; почему такое поведение лучше, совершеннее, то есть добрее. Если раньше существовало понятие вины как осуждения, а наказание являлось актом нравственности, то теперь вина - понятие чисто юридическое, а наказание - это не более чем один из рычагов воздействия на преступника. Если раньше неприятие зла выражалось через осуждение, ненависть, негодование, то теперь неприятие выражается как отвращение.
  Бескорыстие есть попытка вырваться из причинно-следственной связи. Древние нашли два способа его достижения. Первый путь - слиться со вселенной, отождествив себя с ней через любовь. Вообще, любовь - это ощущение того, что некто или нечто является тобой, твоей частью. И если человек проникся любовью ко всему миру, к каждой его песчинке, то как говорить, что нечто внешнее обусловило его поступок. Ведь любой воздействующий предмет есть в то же время он сам. И, значит, он сам на себя воздействует. Например, солдат гибнет за Родину. Он не ощущает того, что он выполняет приказ командира. Родина - часть этого солдата, и он воспринимает внешний приказ как свой собственный. И в той степени в какой он сливается со своим народом, он бескорыстен.
  Второй способ - угасание, нирвана. Мое Я не существует и значит нет корысти. Оба способа иллюзорны, так как любовь ко вселенной невозможна, а отсутствие личности в нирване вообще выводит ситуацию за пределы этики. И все же эти пути представляют интерес, так как следуя им мы будем менять формы корысти на менее явные.
  Но, бескорыстие - такая же иллюзия, как и свобода. И корысть плоха именно своей несвободой. Почему бы не менять формы свободы, пусть тоже иллюзорно? Ответ не очень приятный: тяга к свободе в своей глубине преступна. А тяга к бескорыстию нет. Чтобы понять это надо ответить на вопрос: почему вообще человек считает свободу ценностью?
  Насколько я понимаю, когда человек совершает некое действие, то имеют место силы, факторы, вызывающие это действие и факторы мешающие ему. Человек - игрушка в их руках. Но зависимость человека от этих внешних сил не всегда одинаково заметна. Силы, препятствующие действию всегда на виду, ибо именно с ними я веду борьбу. Факторы вызвавшие мое действие, толкающие его, обычно не видны, часто находятся в далеком прошлом. Итак, есть несвобода как препятствие и несвобода как обусловленность. И то и другое есть по своей сути детерминированность (причинность, обусловленность). Но в сознании людей несвобода прочно ассоциируется только с препятствием, которое надо преодолеть. И если препятствие преодолено, то это воспринимается как обретение свободы. На самом же деле происходит вот что. Силы, толкающие действие вперед, причинностные силы, пересилили препятствующие силы. Обусловленность все равно осталась. Поскольку преодоление внешних преград есть основная функция всего биологического, и даже небиологического мира, то становится понятно такое пристрастное отношение человека к свободе. Утверждение о всеобщей несвободе он ошибочно воспринимает как отказ от борьбы за существование.
  К сожалению, человечество успело привыкнуть к этике, опирающейся на гипотезу о существовании свободы воли. И подавляющее большинство этических систем явно или неявно в верхнюю часть ценностной шкалы выставляет требование свободы. Оно равнозначно требованию права на жизнь, или, по крайней мере, права на борьбу за жизнь. Даже в тех религиозных системах, где жизнь не очень большая ценность, или где требуется отречение от свободы в пользу бога, все равно предполагается свободный выбор этого пути, свободное отречение от свободы. Такие ценности, как истина, любовь, справедливость, красота идут после свободы. Она создает саму возможность этих ценностей, делающих жизнь желанной.
  Но вот беда: уже в самой борьбе за жизнь заложена порочность: любая борьба - борьба с чем-то. И часто это оказывается одушевленная природа, люди. Вот где находится сердцевина христианства. В глубоком смирении, отказе от свободы, от борьбы, в непротивлении проявляется глубокий стыд, осознание греховности борьбы за жизнь. Это значит что любовь проникла в человека. Любовь есть отказ от жизни. Быть может здесь кроется будущая гибель земной цивилизации: любовь погубит мир.
  Свобода не благо, если ограничивает чужую свободу. Всякая свобода осуществляется за счет чьей-то несвободы. Поэтому, прежде чем требовать свободы, найди, чья последует несвобода: быть может ты передумаешь. Это не значит, что надо быть послушным рабом. Но всегда надо задавать этот вопрос, ибо очень опасна иллюзия того, что существует "просто свобода", не в ущерб другим. Например, я свободен выбрать прическу: ходить лохматым, постричься в меру, или наголо. Это мое право. Но всегда надо помнить, что кого-то моя прическа оскорбляет, кому-то она неприятна. Этим я ограничиваю его свободу, мешаю ему жить в привычном для него мире. Выбирать мне, но задуматься я обязан. В сущности жаждать свободы это все равно, что жаждать власти, ибо состояния властвования и состояние несвободы - понятия противоположные: это состояния угнетающего и угнетенного. Состояние свободы - состояние угнетателя. Это может быть и хорошо и плохо, потому, что можно властвовать над своими пороками, а можно властвовать над своим собратом. Любой преступник тоже осуществляет свою свободу. Слишком часто свобода - привилегия мерзавцев.
  Свободу нельзя приобрести даром. Освободив одну область мы неизбежно поработим другую. Это верно не только в масштабе коллектива, но и для каждого отдельного человека, для его души. Распределить свободу равномерно по всем элементам системы тоже не удается. Свобода всех превращается в равномерное рабство. Быть может это и не худшее решение, но такое состояние крайне неустойчиво. Человечество очень быстро иерархизируется. В одной из тюрем из жалости собрали всех забитых, угнетенных заключенных и поместили их в отдельную тюрьму. В течение недели они полностью восстановили иерархию: среди них выделились свои паханы, свои шестерки, свои доходяги.
  Что же сказать, если мир плох, а другого мира нет? Если нет свободы, то у нас еще остается достоинство. Ибо достоинство - это та же свобода, но в состоянии рабства.

Глава 4. Радость, страх.


  Новая глава посвящена радости, страху и порождаемым страхом религиям. Их место в системе человеческих понятий таково: физическое состояние человека на различительном уровне - это удовольствие-неудовольствие. Им соответствует на уровне оценки (пригодности) радость и страх. Или: радость есть желание, а страх - нежелание. Причем, поскольку нежелаемого нельзя избежать всегда, организм приспосабливается к нежелаемому и даже испытывает в нем потребность. Отсутствие отрицательного, но привычного объекта приводит организм в состояние смятения. Таково происхождение религии - организованного страха.
  Страх бывает двух видов: страх известного и страх неизвестного. Страх неизвестного - это мистика и основанная на ней религия. Оба вида страха - приспособительная реакция организма к окружающему миру. Обычный страх связан с известными опасностями - страх высоты, страх перед врагом, перед тигром.
  Мистический страх перед неизвестным выработался у человека потому, что это страх перед непривычными, неосвоенными областями, где даже неизвестно, что опасно, а что нет. И потому опасным кажется все. Этот ужас повелевает человеку оставаться в своем привычном ареале, ибо в нем шансов на жизнь гораздо больше. Страх неизвестного - это ужас перед космической тьмой - ночным небом, перед глубиной океана, перед смертью, перед временем, прошлым и будущим, перед оккультными силами, перед макро- и микромиром. И что бы из перечисленного человек ни созерцал, он ощущает прежде всего заброшенность, беспомощность, одиночество. Понятно, что далекое прошлое не может представлять опасности, не мог у человека выработаться ужас и к микромиру: он стал изучаться недавно. И потому это ужас не перед конкретными областями, а перед неизвестным вообще. Чужая страна тоже непривычна, хотя и сходна с родиной. Поэтому реакция отторжения выражена слабее: ностальгия, неясная тоска. Жажда знаний - весьма полезное качество для человека. Его действие прямо противоположно страху. Желание знать гонит человека вперед, в неизвестное. Поэтому психика устроена так, что она не охватывает все человеческое существо, отдельные особи легко преодолевают страх путем его систематизации, рационализируя его, частично превращая его в религию. Религия есть искусство страха. И неважно каков объект медитации: Бог, смерть, зеркало, космическая пустота - все равно это поклонение страху. Страх есть ощущение опасности, опасность - боязнь смерти. Поэтому все виды страха это боязнь смерти, а все религии это религии смерти. И если религия обещает вам вечную жизнь, не верьте: она обещает смерть. Христианство считало, что все достойно жизни, даже несовершенное. На самом деле все достойно смерти, даже самое совершенное. Равенство в смерти лучше равенства в жизни.
  Считается, что главные проблемы религии это теодицея (богооправдание) и обоснование существования Бога. Конечно, это не так. Есть много атеистических религий, в которых эти проблемы не ставятся. Главная проблема - показать каким образом страх оформляется в идеологию, мировоззрение, эстетику, культуру. Вот главное мироощущение людей: все их существование проходит под знаком любви и под знаком смерти. Любви противоположна не ненависть, а смерти - не жизнь. Любви противоположна смерть. Там, где в религии появляется страх, там кончается любовь, ибо любовь - это ужас перед возможной смертью любимого, а страх - это ужас перед своей собственной смертью.
  Любовь это прощение. Смерть - забвение. Но прощение в своей глубине и есть забвение. Это не значит, что чей-то поступок стирается из памяти. Забвение - стирание обиды. Смерть уносит свидетелей трагедии, боль теряет свою остроту. И потому смерть это то прощение, которое прощает все. Оно не спрашивает людей, готовы ли они простить. Это вселенское прощение, дарованное самой природой вещей. В этом состоит миссия смерти - в очищении мира от последствий зла. И если бы не смерть, мир был бы раздавлен тяжестью скопившихся преступлений.
  Главная мысль христианства это мысль о жертвенности любви и, вообще, всякого добра. И жертва - всегда приближение к смерти. Жертва тем больше, чем ближе она к смерти. И потому, чем ближе любовь к смерти тем она сильнее. Вообще, любовь имеет смысл лишь потому, что существует смерть, ибо иначе она не была бы нужна. Любовь есть форма защиты от смерти. Это попытка удержать ускользающий мир. Это сожаление о том, что нельзя остановить то прекрасное, совершенное, что неуклонно движется к гибели. Эти размышления наводят на мысль о глубоком сущностном тождестве любви и смерти. Отождествлению мешает разноматериальность любви - чувства и смерти - физического состояния. Но понимание смерти не сводится к физике. Смерть гораздо реальнее как информационный объект, чем как физическое состояние. Смерть в последнем значении это ничто, отсутствие. Физически отсутствие некогда бывшего объекта неотличимо от отсутствия объекта никогда не существовавшего. Такая смерть интересует нас только как информация, и лишь любовь делает смерть значимой. Известны случаи оплакивания не родившихся и даже не зачатых детей (Храм не родившихся детей в Японии). Это указывает на то, что смерть в информационном поле человечества присутствует как форма любви. Итак смерть есть форма любви. С другой стороны, смерть есть страх. Тогда смерть есть любовь плюс страх, а любовь раскрывается в своей сути: это страх небытия. Теперь ясно, что любовь - это эмоция соответствующая понятию добра. Как и всякая любовь, смерть приносит страдания тем, кто любит. Плач по мертвым - проявление любви, и никогда мы так сильно не любим своих любимых, как в момент их смерти. Мы вообще любим кого-то лишь пока помним, что он смертен. Разлюбить - значит перестать бояться чьей-то смерти.
  И все же смерть - добро. Наверное, это одна из самых непринимаемых истин из известных мне. Здесь действует принцип маятника. Чем сильнее любовь, тем страшнее горе. Иначе не будет ни того, ни другого, и человечество угаснет в равнодушии к себе и другим.
  Смерть одна из самых глубинных основ человеческой жизни, гораздо более глубинных, чем понятия добро, зло, любовь. Е╦ исчезновение взорвало бы не только всю биологическую, физическую, статистическую (а значит и геометрическую) основы человеческой жизни, но и всю понятийную сферу. Все, что есть хорошего и плохого в жизни основано на смерти. Смерть кажется злом лишь пока человек не сталкивался с бессмертием. Представьте себе тиранов, которые живут вечно, совесть, обремененную бесконечным числом преступлений, нелюбимых родственников, которые будут терзать вас всегда. Уже через сотню лет человек сам возжелает смерти, уставший от мира и от своей души, превратившейся в тюрьму. Смерть это освобождение от самого себя.
<на этом рукопись обрывается>
<около 1995-1996 гг.>